Верным слугой, Артур Вильямс.

Как видите, матушка, пишет он прелестно, и уверяю вас, не в этом только его прелесть. Он не рассусоливает нежности в письмах, зато с глазу на глаз я слышу их тысячами. С женщинами он будет любезен, как всякий другой мужчина.

О, сколь глупы те женщины, что предпочитают рясе расшитый мундир! Ведь и долг велит нам уважать и почитать духовенство.

Итак, в воскресенье пастор Вильямс, как и обещал, приехал и сказал нам чудную проповедь на стих «Не будь слишком строг»[30]. Он в лучшем виде разобрал стих, показал нам, что Библия вовсе не требует от нас излишней праведности и что люди часто называют праведностью то, что никакая не праведность. Ходить в церковь, молиться, петь псалмы, почитать духовенство и каяться — в этом вся религия; и величайший грех творить добро ближнему, если это не во благо религии. Еще он сказал, что те, кто твердят о Дабрадетели и Марали, — они-то величайшие грешники из всех, и что спасаемся мы верою, а совсем не делами, и еще много-много чудных поучений. Только бы все запомнить.

После службы он отправился в дом сквайра, пил чай со мной и миссис Джукс, а потом миссис Джукс вышла и оставила нас наедине часа на полтора. Ах! Какая же он прелесть!

После ужина он ушел домой, а миссис Джукс принялась расспрашивать меня, что у нас с ним происходит. По-моему, она сама на него положила глаз. Потом принялась рассуждать о том, какую честь оказал мне хозяин, обратив на меня свое благоволение, и какая глупость с моей стороны притворяться недотрогой.

— Поймите, мадам, — отвечаю я, — я бедная девушка, и, кроме скромности, мне нечем дорожить. Если и скромность потеряю — что со мною станется?

— Что-то с пастором Вильямсом вы не особо скромничаете! — отвечает она. — Вы с ним так пожирали друг друга глазами, что стыд был глядеть на вас. Вот погодите, расскажу хозяину, какой он человек!

— Делайте что хотите, — отвечаю я. — Пока у него есть право голосовать за Власть, сквайр не осмелится его тронуть. А про вас узнают, что вы ревнуете.

— Вот дрянь! — говорит она.

— Сама дрянь, — говорю я.

Тут она толкнула меня в плечо, и я бросилась на нее, вцепилась ногтями в физиономию и так разукрасила, что она с плачем выбежала вон.

Пока писать больше не о чем. Остаюсь Вашей послушной дочерью, Шамела.

Шамела Эндрюс — Генриетте Марии Гоноре Эндрюс

Матушка, какая у меня новость! Сегодня утром, едва я поднялась с постели, приносят письмо от сквайра, список с него посылаю вам.

Сквайр Буби — Памеле

Дражайшее создание!

Надеюсь, ты не сердишься, что я обманом вместо Лондона увез тебя в Линкольншир. Я жить без тебя не могу, дорогая! Очень скоро приеду и постараюсь убедить тебя, что намерения мои лучше, чем ты думаешь, и что им ты можешь подчиниться без ущерба для своей Чести. Остаюсь твоим, дражайшее создание,

Верным обожателем, Буби.

Что скажете матушка? Я-то убеждена, что он хочет на мне жениться, и верю, что женится. Боже мой! Я стану миссис Буби, хозяйкой огромного поместья, у меня будет дюжина экипажей шестернею[31], и особняк в Лондоне, и другой в Бате, и слуги, и драгоценности, и живые деньги, буду ходить в театры и в оперу, бывать при дворе, делать что хочу и тратить сколько хочу! А бедный пастор Вильямс?.. Впрочем, какая беда, разве не смогу я видеться с ним после свадьбы, как всегда? Потому что мужа своего я ни в грош не ставлю, он мне противен как не знаю что.

Едва я прочла письмо, входит миссис Джукс.

— Видите, мадам, — говорит она, — у меня на лице следы вашего давешнего гнева, но хозяин приказал мне держаться с вами учтиво, и я должна повиноваться, потому как он лучший человек во всем свете, несмотря на ваше с ним обращение.

— Мое обращение, мадам? — спрашиваю я.

— Да, — отвечает она, — я говорю о вашем равнодушии к той чести, которую он оказывает вам, желая сделать вас своей метрессой.

— Знайте же, мадам, — говорю я, — что я не соглашусь быть метрессой ни у величайшего из королей, ни у господина целой Вселенной! Свою Мараль я ценю выше всего, что может дать мне хозяин!

И еще часа полтора мы проговорили о Марали и Дабрадетели. Поначалу я боялась, что она что-то слышала про ублюдка, но нет, ничего она не знает, хоть и очень старается что-то обо мне выведать, завистливая чертовка.

После обеда я ускользнула в сад, чтобы встретиться там с мистером Вильямсом в условленном месте, что-то вроде беседки, и мы пролюбезничали до темноты. Он очень рассердился, узнав, чем угрожала ему миссис Джукс.

— Пусть только попробует лишить меня средств к жизни! — сказал он. — Пусть попробует, если осмелится, я не только проголосую за другую партию, но и ославлю его по всей стране. Правда, я должен ему сто пятьдесят фунтов, но на это мне наплевать: к тому времени, как пройдут выборы, окончится и действие Статуя[32].

С любимым я бы оставалась вечно, но когда стемнело, он сказал, что приглашен к соседу-священнику прикончить бочонок эля, который они раскупорили в прошлый раз, и, должно быть, засидится там до трех-четырех утра. И ушел. На прощание я обещала усердно каяться и прилежно читать правильные книги.

Едва он ушел, я задумалась о том, что бы такое наплести миссис Джукс про мое отсутствие, и вот мне пришло в голову притвориться, будто я пыталась утопиться. Я стянула нижнюю юбку и бросила ее в ручей, а сама спряталась в угольной яме и пролежала там всю ночь, развлекая себя чтением наизусть псалмов и разных правильных вещей.

Наутро миссис Джукс и все слуги перепугались до смерти, решив, что я сбежала, и не зная, как теперь отчитаться перед хозяином. Они обыскали все места, где, по их разумению, я могла быть, и наконец заметили, что в пруду плавает моя юбка. Решив, что я утонула, они притащили бредень и принялись вылавливать меня из пруда. Наконец кухарка Молл, пойдя за углем, обнаружила, что я лежу в грязюке в угольной яме.

— Боже мой! — говорит она. — Миссис Памела, что это вы там?

— Сама не знаю, — отвечаю я. — Помогите мне встать, пойду завтракать — страх как проголодалась!