Она протянула ему книгу. Это оказался путеводитель по Парижу на английском языке. Пролистав томик, он сунул его в карман и по-прежнему молча тронулся с места. Возле ее подъезда затормозил и спросил адрес в провинции. Алисе не понравилось, что он забирается на ее территорию.

— Там же нет ничего, — кивнула она на путеводитель.

— На плане города в самом начале ваш адрес отмечен красным крестиком.

Алиса вздрогнула от макушки до заледеневших ног.

— Похороны послезавтра, — сказала она.

— Вы не против, если я приеду?

— Боюсь, вам будет скучно.

Он улыбнулся. Его накрыло теплой волной счастья, и он с трудом сдержался, чтобы ее не обнять. Они сидели рядом, глядя каждый в свою сторону, словно детишки в прогулочной тележке, терпеливо ждущие, когда лошадка повезет их кататься.

— Я не большая любительница похорон, — сказала Алиса.

— Никто не любит похороны, — ответил Пикассо и протер запотевшее ветровое стекло.

— Конечно, однако мне придется сидеть в первом ряду.

Странно, но инспектор вдруг вспомнил свою свадьбу. Он протяжно вздохнул, поелозил на сиденье, включил и выключил дворники. Почему-то ему срочно потребовалось чем-то заняться.

— Это быстро пройдет, вот увидите, — сказал он, проводя тряпкой по стеклу.

— Ваши родители умерли? — спросила Алиса.

— Да. Оба.

— Вы их любили?

У него заломило поясницу. Он убрал тряпку в кармашек на дверце и положил руки на колени.

— Я у них поздно родился. Единственный сын. Элен говорит, мне повезло, никакой детской ревности, и все такое. Может, это и правда, но у меня было очень скучное детство. Пожилые родители живут все больше молчком… Во всяком случае, мои жили именно так. А сколько лет было вашей матери?

— Точно не помню. Шестьдесят пять, кажется.

Она посмотрела на Пикассо немного смущенно — надо же, не помнить, сколько лет твоей матери. Он ей не поверил, решил, что она кокетничает. Это было первое недоразумение, возникшее между ними.

— Послушайте, я замерзла. У меня все ноги мокрые…

Она дала ему адрес своей сестры и быстро распрощалась. Пикассо посидел какое-то время, не снимая рук с руля. С этого конца улицы он видел окна собственной квартиры. От засаженного цветами балкона на четвертом этаже ничем не примечательного дома веяло забвением, глубоким сном в теплой постели и вечными перешептываниями обеих его женщин — Элен и Жюльетты — за закрытой дверью ванной комнаты.

Когда он вернулся в комиссариат, Куаньяр решил, что шеф бледен, помят и скукожен. Он включил отопление на полную мощь и доложил последние новости:

— Продавщица из булочной хорошо запомнила тот день. Алиса Конк действительно вошла к ним с окровавленной головой. Вызвали пожарную команду из Севинье, это совсем рядом, в трех шагах от Сент-Антуана. И семью она знает. Говорит, дети очень воспитанные. Покупают всегда одно и то же — бриоши и хлеб кирпичиком. Это все.

Куаньяр пошел к столу, стоявшему наискосок в глубине кабинета, унося с собой свои запахи и свое горе. Пикассо вернулся к рыбам, голубоватому свету монитора и папкам с делами. Самыми противными, теми, что тянулись давно. Грязная история с нелегалами, в которой оказались замешаны дети; девчонка с его участка, без конца удирающая из дому; ограбление кошерной мясной лавки. Некоторое время спустя он заметил, что кабинет успели в его отсутствие украсить. Над дверью навесили золоченые гирлянды, извлекли на свет божий искусственную елку и водрузили ее на металлический столик, нацепив несколько зеленых и красных шаров. Пикассо вышел на воздух. Ему казалось, еще чуть-чуть, и он задохнется — от мерцающей рождественской пыли, от неостановимо бегущих лет, от Элен, которая, как всегда, наотрез отказалась от любых подарков: у меня и так все есть, не сходи с ума.

Алиса сидела в купе второго класса и разглядывала спящих пассажиров. Прямо напротив дрых парень в наушниках — судя по всему, несущийся из них дикий грохот нисколько ему не мешал, он даже рот разинул, отчего вид приобрел совсем уж обдолбанного. Рядом с ним посапывала суперсовременная девушка с растаманскими дредами на голове, скрючившись между спинкой сиденья и окном, — бедная, когда встанет, она же не разогнется. С другого боку примостился мужик, почти уткнувшийся носом в решетку вентиляции. По соседству с Алисой сидела молодая темноволосая женщина в обтягивающей майке фасона «да, я жирная, и мне плевать» и крупным круглым почерком шустро заполняла клеточки кроссворда. Цветочная пыль — пыльца. Римская цифра VI — шесть. Отсылка к источнику — см. Маршал — Ниель. Товар низкого качества — дешевка. Китайская мера длины — ли. Женщина недовольно вздохнула и покосилась на Алису. Та быстро отвела глаза и уставилась в окно, за которым расстилался однообразный зимний пейзаж провинции Бос, похожий на унылую русскую степь, — грязное небо, крикливое воронье, облезлые, словно шкура дохлых животных, поля. Алиса любила поезда. В детстве именно поездом она ездила к тете Фиге в Нормандию или к дяде Анри в Ла-Боль. Потом, перебравшись в Париж, «Кораллом»[5]моталась туда-сюда каждый выходной — столица представлялась ей тогда злобным гигантом, высасывавшим из нее все соки. О чем только она не передумала, трясясь в прокуренных вагонах и разглядывая через стекло туманы над Луарой и редкие фермы, кое-как спрятанные за дырявой ширмой столетних дубов. Ей всегда нравилось куда-нибудь уезжать, все равно куда. Потом появился Венсан. Потом Ирис, потом Шарль…

Толстуха рядом с ней задремала, уронив унизанные кельтскими кольцами пальцы на почти нетронутую сетку кроссворда. Алиса достала из сумки журнал по искусству, заложенный на странице с «Сатиром» Мадзары дель Валло. Ей хотелось наконец разобраться, почему эта скульптура производит на нее, в общем-то довольно стойкую перед самыми безумными красотами, такое ошеломляющее впечатление. Дело было так. Несколько недель назад, во время посещения выставки в Лувре, Алиса обнаружила в намеренно скудно освещенном зале квадратную подставку, а на ней — размещенную крайне неудачно, очевидно чтобы снизить силу воздействия, статую сатира, в единый миг поколебавшую все ее прежние представления о прекрасном. Это было потрясением. Она отстала от остальных экскурсоводов, без нее продолжавших осмотр выставки, опустилась на пластмассовый стул и, одна в тишине закрытого для публики музея, напрочь забыла, что у нее есть тело, и влюбилась в опасность. Алиса-трусиха, по мнению Клотильды, Алиса в Стране чудес, как называл ее Венсан, пугливая тихоня Алиса совершила открытие, заставившее ее вытаращить глаза. В извлеченной из пучины морской и глубины времен зеленоватой бронзе бедер, в алебастре глаз она распознала скрытый до поры закуток своего личного ада. Созерцание застывшей в дерзновенном экстазе сокрушительно благородной фигуры ревнивого к собственному наслаждению матерого онаниста с его высокомерной улыбкой и выставленным навстречу ветру мощным торсом наполнило Алису непристойным восторгом, от которого еще и сегодня, два месяца спустя, сидя в вагоне поезда, катящего в провинцию, она чувствовала дрожь. Впрочем, это ощущение не было для нее новым, хотя оно впервые проявилось с подобной силой. Погруженность в искусство приучила ее жить словно во сне, смешивая все на свете, и, заигравшись в эту игру, она могла сунуться босиком в ледяную воду фонтана или устроить бучу у какой-нибудь Херш, превратившись не просто в ученицу дьявола, но в его лучшую ученицу.