Теперь, стоя за столовой перед восемью пакетами, источавшими жуткую вонь, она чувствовала, что вот-вот заплачет. Почему она помогает Гли, у которой папа – биржевой маклер? Почему ей никто не помогает?! Эбби не знала, почему, но в тот миг она изменилась: что-то в ее голове щелкнуло, и она вмиг посмотрела на все иначе.

Не обязательно было оставаться бедной – Эбби могла найти работу. Не обязательно было помогать Гли – но ведь Эбби могла это сделать! У нее был выбор – она сама будет решать, какой быть: можно было вести жизнь, полную безрадостного, нудного, бесконечного труда, или поймать волну и отрываться вовсю. В жизни было и плохое, и хорошее – можно только выбирать, что видеть. Мама Эбби замечала только плохое, но почему Эбби должна делать то же самое?

Стоя на заднем дворе в облаке вони от отбросов, оставленных всей школой, Эбби ощутила, как канал переключился, с ее мозга сняли солнечные очки, и весь мир стал светлее.

– Ужин в духовке – мама ждет! – сказала она, повернувшись к Гретхен, затем развязала ближайший пакет, вынула кусок недоеденной пиццы и закинула его на крышу, словно фрисби, а потом по локти погрузила руки в океан вонючей, слизкой, несвежей еды. Когда подруги нашли пластинку Гли, все их волосы были в нитях расплавленного сыра, а рубашки покрыты остатками фруктового салата, но Эбби и Гретхен смеялись, будто сумасшедшие, бросаясь друг в друга вялыми салатными листьями и швыряясь картошкой фри в стену.

* * *

Восьмой класс оказался годом, когда по телевизору «блистали» Макс Хедрум и Спадз Маккензи, папа Эбби принялся часами смотреть детские мультики субботним утром и спать на койке в своем сарае во дворе, а сама Эбби уговорила Гретхен сбежать из дома и поехать на велосипедах на Салливанс-Айленд по мосту Бен-Сойер: мимо Земли пролетала комета Галлея, и все посреди ночи вышли на пляж, чтобы посмотреть. Эбби и Гретхен нашли свободное местечко, легли на спину посреди холодного песка и стали смотреть на миллионы звезд.

– Скажи, я правильно понимаю: по космосу плывет комок грязного снега в форме арахиса, и от этого все сходят с ума? – раздался в темноте голос Гретхен. Она не видела в науке ничего особенно романтичного.

– Комета появляется только раз в семьдесят пять лет, – возразила Эбби, напрягая глаза и пытаясь понять, действительно ли крошечный огонек на небе двигается, или ей только кажется. – Может, мы больше ее не увидим…

– Отлично. Потому что я умираю от холода, а в трусы мне забился песок.

– Как ты думаешь, – спросила Эбби, – мы останемся подругами до тех пор, когда она появится снова?

– Мы, наверно, уже умрем.

Посчитав в уме, Эбби поняла, что им будет по восемьдесят восемь лет, но сказала:

– В будущем все будут дольше жить – может, и не умрем.

– Зато мы не будем знать, как переводить часы на видеомагнитофонах, состаримся, станем ворчать на молодежь и, как мои родители, голосовать за республиканцев, – заявила Гретхен. Они с Эбби совсем недавно брали в прокате «Клуб «Завтрак», и теперь взросление казалось им хуже всего на свете.

– Мы не станем, как они, – сказала Эбби. – Не обязательно становиться скучными.

– Ты убьешь меня, если я перестану быть счастливой? – попросила Гретхен.

– А то.

– Нет, серьезно. Я только из-за тебя до сих пор не сошла с ума.

Короткая тишина, затем Эбби переспросила:

– А кто сказал, что ты не сошла с ума?

Гретхен ее стукнула, потом сказала:

– Пообещай, что всегда будешь со мной дружить.

– ПДНН, – ответила Эбби. У них это означало «Я тебя люблю» – «По-Дружески, Но Нежно».

Они лежали на ледяном песке, чувствуя, как под ними вращается земля, и дрожали от ветра, что дул с воды, а за пять миллионов километров от их планеты, в холодном, темном, далеком космосе, проплывал ледяной шар.

– Хотите оторваться как следует? – спросила Маргарет Миддлтон.

Лодка «Бостон Уэйлер» покачивалась на крошечных волнах, температура которых совпадала с температурой человеческой крови. Четыре подруги уже почти целый час стояли на воде в тишине, прикрыв глаза, задрав ноги, греясь на солнце и кивая головами в такт Бобу Марли, негромко подпевавшему через бумбокс. Сначала они отправились к Уодмало кататься на водных лыжах, а когда Гретхен полностью выдохлась, Маргарет завезла их в бухту, приглушила мотор, бросила якорь и оставила лодку качаться на воде. За последний час самыми громкими звуками были редкие щелчки зажигалки, когда одной из подруг надо было зажечь сигарету «Мерит Ментол», и аппетитные хлопки открытой банки холодного «Буша», раздававшиеся на фоне непрекращающегося шелеста камышей.

Первым, что увидела Эбби, очнувшись от дремоты, была Гли, с грохотом достававшая из холодильника банку пива. Гли скорчила гримасу, спрашивавшую «Хочешь?». Эбби протянула руку, хрустя солью, засохшей на коже, и сделала большой глоток «Буша» – теплого, освежающего, превосходного «Буша», их любимого напитка (главным образом потому, что старушка, заправлявшая «Митчелс», продавала им целый ящик этого пива за сорок долларов, не спрашивая удостоверений личности).

Эбби переполняло ощущение единства с остальными тремя. Здесь не было никаких забот, не надо было говорить или пускать пыль в глаза, тут можно было заснуть прямо друг перед другом. Настоящий мир остался далеко-далеко.

Эти четверо были лучшими подругами. Кое-кто называл их «мокрощелками», «барахольщицами» или «поющими трусами», но подругам было совершенно насрать. Гретхен была второй лучшей ученицей в своем классе, а остальные трое не выходили из верхней десятки. Они были отличницами, выделялись идеальным поведением, состояли в Национальном почетном обществе и волейбольной команде, занимались волонтерством – словом, как однажды сказал Хью Хортон в знак величайшего почета, какали конфетками.

Давалось это нелегко – девочкам приходилось о многом думать: о нарядах, прическах, косметике (особенно много об этом думала Эбби) и оценках. Впереди у Эбби, Гретхен, Гли и Маргарет было блестящее будущее.

Маргарет сидела на месте рулевого, закинув ноги на водные лыжи и испуская облака дыма с ароматом мяты. Маргарет Максимум – богатая до тошноты, из чарльстонских «старых денег», рожденная американкой и сотворенная южанкой по милости Господней. Километровые руки и ноги этого блондинистого качка с женским телом занимали половину лодки. Маргарет вся была «слишком» – слишком яркие губы, слишком светлые волосы, слишком кривой нос, слишком громкий голос.

Гли, что сейчас зевала и потягивалась, была ее прямой противоположностью. Она представляла собой женскую версию Майкла Джея Фокса – крошечная, загорелая девочка, до сих пор покупавшая обувь в детском отделе. Летом ее кожа становилась темной, как каштан, а пупок и вовсе черным. Волосы Гли были мелированы в семь разных оттенков каштанового; глаза у нее были печальными, как у щеночка, а носик – как у коалы, но при этом Гли всю жизнь привлекала излишнее мужское внимание, так как начала развиваться рано, не соответствуя и своему росту. Кроме того, Гли была страшно умной – маленькой яппи до мозга костей. У Гли был красный «Сааб», и подарил его не папа: деньги на первый взнос она заработала на фондовой бирже. Все, что сделал папа – вывел на биржу ее акции.