Антимодес остался сидеть за столом, не отрывая взгляда от своей чашки, но он давно забыл про чай, погрузившись в глубокие раздумья: «Как близко он подошёл к грани, за которой нет возврата? Я мог бы биться об заклад, что он выберется… — Антимодес с негодованием посмотрел на колышущийся пар перед ним, словно тот мог ответить. — Я позволю ему умереть? Буду просто сидеть и ничего не делать, наблюдая за всем со стороны? Но если умрёт он, умрёт многое и во мне… Да и кто я такой, чтобы осуждать Рейстлина после всего, что с ним случилось? Кто имеет право решать или предсказывать ту роль, которую сможет обрести он в будущие ужасные времена? Уж точно не я. И уж конечно, не Пар-Салиан, как бы ему ни хотелось строить из себя провидца и полубога!»

Архимаг продолжал смотреть в чашку, словно листья заварки могли расступиться, показав на самом дне будущее, потом тяжело вздохнул и выпрямился.

— Что ж, юный Рейстлин, — проговорил он медленно, — я, наверное, должен извиниться перед тобой. Перед тобой и Карамоном за то, что мог бы сказать или подумать. Боги, если они это видят, обязаны помочь и излечить тебя. — Произнеся это, Антимодес отсалютовал кружкой и сделал большой глоток. Найдя, что чай холодный, он немедленно выплюнул его обратно.

Рейстлин не умер. Помогли ли тут травы Лемюэля, терпеливый уход Карамона, или Боги услышали тираду Антимодеса — трудно было сказать. Возможно, о нём позаботился кто-то из другого плана бытия, кто-то, чья жизнь была неразрывно связана с жизнью молодого мага. А может быть, ничто из этого не имело ни малейшего влияния на его выздоровление — просто в один из дней, когда дух Рейстлина парил между жизнью и смертью, жизнь одержала победу в долгом сражении с лихорадкой. Юноша очнулся от забытья и в тот же миг погрузился в спокойный, здоровый сон.

После болезни Рейстлин был невероятно слаб, так слаб, что даже не мог оторвать голову от подушки без помощи брата, который не отходил от него ни на шаг. Антимодес даже отложил собственную поездку, выжидая, пока Рейстлин не встанет на ноги. Он написал и отдал Карамону верительное письмо к барону Лэнгтри. Теперь, уже уверенный, что молодой маг выживет, Антимодес понял безнадёжность планов достигнуть Балифора до того, как зимние штормы перекроют все дороги.

— Постарайтесь не угробить себя там по-глупому, — сказал он в день своего отъезда. — Как я и боялся, мы опоздали. Теперь барон не сильно обрадуется вашему появлению. Ему и его наёмникам всю зиму будет нечего делать, а вы для него всего лишь два лишних рта, которые надо прокормить. Зато весной народ в его армию просто повалит, и тогда дела пойдут в гору. Будьте уверены, тогда уж без работы вы не останетесь, а наёмников Лэнгтри знают и уважают по всему Ансалону.

— Огромное спасибо тебе, — сердечно поблагодарил Антимодеса Карамон, помогая архимагу снарядить упрямую Дженни, которая за последнее время пристрастилась к сладким яблокам из сада Лемюэля и не горела желанием отправляться в путь. — Спасибо за всё, что ты уже сделал и делаешь для нас. — Тут Карамон вдруг покраснел до корней волос. — Слушай, насчёт того, что я сказал тебе там, по дороге из леса — я прошу прощения. Я совсем не то имел в виду… То есть… В общем, если бы не ты, Рейст никогда не смог бы исполнить свою заветную мечту.

— Тут ты прав, мой молодой друг, — вздохнул Антимодес и хлопнул Карамона по плечу. — И этим взял на себя такое бремя… — Потом он щёлкнул Дженни по широкому крупу, побуждая трогаться, чем нисколько не улучшил её характер.

Ослица неожиданно резво рванулась вперёд, оставив Карамона стоять посреди дороги, в недоумении почёсывая затылок.

Здоровье Рейстлина между тем поправлялось медленно. Карамон весь извёлся, терзаемый мыслью, что они стали для Лемюэля тяжёлой обузой, и даже отважился однажды предложить брату отправиться в Утеху, где он смог бы спокойно и не спеша долечиться. Но Рейстлин даже слышать не захотел об этом. Теперь, когда его внешность была так ужасно изменена, он и мысли не мог допустить, что можно явиться к друзьям в таком виде. Перед его внутренним взором сразу представали сочувствующий Танис, поражённый Флинт, настырно лезущий за подробностями Тассельхоф, презрительный Стурм — он корчился и извивался от этих видений, поклявшись всеми Богами, всеми тремя Богами магии, что никогда не вернётся в Утеху, пока не сможет этого сделать с гордостью, окутанный сиянием собственной силы и славы.

Что касается Лемюэля, то он твёрдо заявил молодым людям, чтобы те оставались у него столько, сколько потребуется. Скромный и нелюдимый, маг наслаждался неожиданно появившейся у него компанией. Он и Рейстлин разделяли любовь к разного рода травам, и, когда юному магу стало лучше, они проводили вдвоём немало времени за ступкой и пестиком, составляя различные мази и перебирая всевозможные ингредиенты бальзамов. Казалось, ничто не заботит их, кроме наиболее верного рецепта избавления роз от тли или хризантем от паутинного клеща. Рейстлин чувствовал себя настолько уютно, что даже пытался шутить. В присутствии Лемюэля он прикусывал свой язвительный язык и был гораздо спокойнее и добрее, чем с собственным братом.

Склонный к самоанализу, Рейстлин и сам замечал это, он спрашивал себя, почему так происходит, и не находил прямого ответа. С одной стороны, он искренне любил незадачливого и весёлого мага, но с другой — испытывал перед ним странное чувство вины. Это ставило Рейстлина в тупик. Как юноша ни старался, он не мог вспомнить, чтобы делал Лемюэлю что-то плохое. Он никогда не обижал его, не совершал ничего, за что следовало бы тотчас извиниться. И в то же время внутренний голос подсказывал Рейстлину, что не все так безоблачно. Со временем юный маг обнаружил, что не может просто так пойти в кухню, где колдовал Лемюэль, его охватывал страх, который теперь навсегда поселился в его подсознании, страх, связанный с образом некоего тёмного эльфа и с Испытанием. Теперь, чтобы поговорить с магом, юноше приходилось делать над собой усилие. Он не мог найти связь между Лемюэлем и Испытанием, но упорно, раз за разом перетряхивал все уголки своей памяти, стремясь найти хоть кроху новых воспоминаний. По крайней мере, Рейстлин был уверен, что опасности от Лемюэля не исходит, он действительно рад их времяпрепровождению и хочет, чтобы братья оставались у него подольше.

Карамон, глядя на них, потихоньку успокоился и начал наслаждаться зимой в Гавани. Он подрабатывал колкой дров, починкой крыш и прочими несложными работами, в которых могла пригодиться его сила. Кроме того, братья настояли на том, что будут помогать Лемюэлю по хозяйству и оплачивать хотя бы часть расходов.

Потихоньку Карамона узнали и начали уважать в Гавани, точно так же как в Утехе, особенно девушки, которые просто души не чаяли в огромном воине. Он влюблялся по нескольку раз в неделю, каждый раз теряя голову и твёрдо намереваясь жениться на своей избраннице, но все как-то не складывалось. В последний момент девушки всегда находили другого, кто побогаче или у кого нет брата-колдуна… Сердце Карамона разбивалось по многу раз, он часто заходил к Лемюэлю и, присаживаясь в сторонке, болезненным голосом поведывал свои любовные похождения. Как он был бы счастлив оказаться в объятиях мягких и тёплых рук и не покидать их ночи напролёт. Но опять что-то помешало!