– Так говорила дама, – Алек кивнул. – Не исключено, что профессор говорил нечто подобное в переносном значении.

– Или же действительно был не в своем уме, – закончил фразу Корелл.

– Или так. Но он был доцент и получил докторскую степень в США.

– Одно другому не мешает.

– Это точно, – согласился Алек и зачем-то покрутил пальцем у виска.

– У тебя как будто есть что-то еще…

Корелл не ошибся. Блок не успел рассказать о некоей Ханне Голдман, проживавшей от Тьюринга через дорогу наискосок. По словам Алека, эта дама походила на растрепанное пугало. Она говорила без умолку, и от нее за версту несло парфюмерией и спиртным. Кое-кто из соседей полагал, что мисс Голдман балуется наркотиками, но достаточных тому подтверждений Блок не нашел.

Итак, по словам мисс Голдман, несколько лет назад ее навестил некий «элегантный господин», говоривший с шотландским акцентом, из тех, что «работают на правительство».

– На правительство? – переспросил Корелл.

– Так она выразилась. И этот господин хотел снять комнату в ее доме, чтобы оттуда вести наблюдение за Тьюрингом.

– Зачем?

– Чтобы помешать ему вступать в предосудительные контакты гомосексуального свойства, если я правильно понял.

– И с какой стати правительство заинтересовали гомосексуальные контакты Тьюринга?

– Он был важной персоной, судя по всему.

– И что, удалось этому господину снять комнату?

– Нет. Мисс Голдман сказала, что не сотрудничает с властями.

– Она слишком словоохотлива, чтобы не сотрудничать.

– Само собой разумеется.

– Слишком много в этой истории само собой разумеется, Алек.

– Тем не менее я должен ее досказать.

– Само собой… Никогда не знаешь, где тебя подстерегает самое интересное. Ты уже беседовал с родственниками?

Алек успел переговорить с братом Тьюринга, юристом из Гилфорда, который сейчас направлялся в Манчестер. На мать Сару Этель выйти пока не удалось, она путешествовала по Италии. Брат покойного обещал связаться с ней. Последнее Корелл воспринял как хорошую новость, потому что терпеть не мог общаться с потерявшими детей матерями. Напоследок он попросил Алека – что было уже откровенной дерзостью, потому что они с Леонардом состояли в одном чине – собрать все имеющиеся материалы об Алане Тьюринге. Сколько бы их ни отыскалось в Манчестере.

– Я должен сделать несколько важных звонков, – объяснил коллеге Корелл.

На самом деле звонить Леонард никому не стал, просто не нашел в себе силы. Он сидел за столом, уставившись на кучу бумаг перед собой. Ему вдруг вспомнилось детство и письменный стол отца, уставленный множеством изящных безделушек. Были там и блокноты, и книги в кожаных переплетах, и открытки с видами дальних стран, и железные ключи от ящиков бюро с выгравированными на них лавровыми венками. Маленький Леонард любил сидеть за тем столом и стучать на печатной машинке всеми десятью пальцами, изображая пианиста. Поглаживать дорогие книжные переплеты, вдыхая запах бумаги и кожи. И собственного будущего, когда ему предстояло так много учиться…

Корелл вздохнул. Здесь, в полицейском участке, все было иначе. Хранившиеся в замусоленных папках листки были исписаны корявым почерком и совершенно не располагали к чтению. Да и само чтение, будучи окном в очередную несчастную жизнь, не обещало ничего хорошего.

Имелось еще одно скандальное дело, на расследовании которого особенно настаивал Ричард Росс, хотя Корелл не мог взять в толк, почему криминальная полиция должна этим заниматься. Кто-то набросал во внутреннем дворе участка кучу пустых бутылок и другого тому подобного мусора, и Росс классифицировал это как «преступное деяние против органов правопорядка». Он установил, продемонстрировав достойную Шерлока Холмса проницательность, что злоумышленник был не какой-нибудь нищеброд, поскольку в куче обнаружились бутылки из-под виски марки «Хейг», с приклеенным на этикетке рекламным слоганом: «Don’t be vague ask for Haig»[7].

Корелл плевать хотел и на мусор, и на злоумышленника, кем бы тот ни был. Он только для вида пролистал бумаги и не успел как следует отвлечься на свое, как перед его глазами снова возник Алек.

– У нас есть очень много о Тьюринге.

– Отлично! Спасибо, Алек.

Корелл немного разозлился на коллегу, вырвавшего его из мира грез. Хотя и чувствовал себя по-настоящему заинтригованным этим делом, он взялся за бумаги Алека не сразу. Ему, как всегда, требовалось сосредоточиться, взять разбег. Леонард поднял глаза на Блока, который так устал, что веснушки на его щеках выглядели поблекшими. Тем не менее они были видны и будто играли в ярком солнечном свете. Видя, что Блок собирается уходить, Корелл поблагодарил его еще раз. Потом бросил долгий взгляд за окно, на двор и пожарную станцию и только после этого приступил к бумагам.

Некоторое время взгляд помощника инспектора бездумно скользил по странице. Воспоминания о последнем разговоре с Кенни Андерсоном мешали молодому полицейскому сосредоточиться. Но постепенно Леонард втянулся и вскоре понял, что в истории Тьюринга его по большей части занимают вещи, прямого отношения к расследованию не имеющие. Одно только упоминание о математическом парадоксе, перевернувшем научный мир с ног на голову, заставило Корелла забыть обо всем и полностью сосредоточиться на чтении.

Корелл вздрогнул. На него смотрел комиссар[8] Ричард Росс. Прищуренные серые глаза не сулили ничего хорошего.

Ричард Росс был почти лыс. В нем чувствовалось что-то медвежье, хотя комиссар не отличался ни силой, ни статью. Еще более удивительным казалось его увлечение бабочками, которых Росс собрал целую коллекцию, и то, что коллеги несколько раз заставали его в нежных объятиях четырнадцатилетней дочери.

Иные видели в комиссаре откровенного садиста. Говорили, что Росс забил насмерть укусившую его собаку. Этим слухам не находилось никаких заслуживающих доверия подтверждений, что нисколько не мешало их распространению. Сам Росс, которому как будто нравилась репутация злодея, тоже не спешил с опровержениями.

– Где вы были? – набросился он на Корелла.

– Работал.

– В самом деле? Занимались домашними делами, я полагаю… Что ж, это тоже работа. Между тем у вас гость.

– Кто?

– Суперинтендант Хамерсли. Сэндфорд в отпуске, поэтому принять его придется вам. Надеюсь, вы не откажетесь – ведь он приехал сюда только ради того, чтобы переговорить с вами.