А Настя никак не может решить, сколь велико должно быть это упорство.

Пока она размышляла, карусель начало подкидывать на пластиковых волнах, и под сводами павильона множился восторженный визг. Силы природы решали все за нее. Крепкая рука Виктора надежно обняла плечо бывшей возлюбленной.

— Слушай, я давно не делал глупостей!

— М-м?

— Я полжизни уже не бросал все.

— Ты бросал меня.

— Мы можем вернуться в то прошлое. И начать снова.

— Не поздно?

Чуть запыхавшись, они вышли к набережной. По реке, вздыхая и ворча, натужно плыл пароходик. Робко тыкались в замасленные камни набережной желтые окурки.

Постояли немного на берегу, поговорили о реках, о пароходах, об окружающей среде. Потом зашли в беседку, что прилепилась над водой. Виктор уверенно положил руку Насте на талию. Она не заметила. Очень увлеченно рассматривала здание штаба Сухопутных войск на противоположном берегу. Красивое здание, да.

Помолчали. Мимо с какой-то даже демонстративной гордостью прошлепал еще один пароход. С него лился речитатив на тему того, что кто-то на ком-то любит каждую трещинку. На палубе курили.

К беседке подошли трое сморщенных дядек. Виктор смерил их мрачным взглядом, но на дядек это не произвело впечатления. Одни из них полез в продолговато оттопыривающийся карман.

Виктор спрыгнул вниз, снял Анастасию. Вознамерился было так и идти, обнимая ее за талию, но та вежливо, но решительно высвободилась.

На Воробьевых горах было почти пусто. Лишь в кустах спал какой-то мужичок, натянув на лицо кепку. Нога его в замызганном ботинке время от времени шевелилась.

Сверху спящего внимательно рассматривали два правоохранителя. Потом один из них начал спускаться.

Пьяный невнятно замычал, вяло отмахиваясь. Из его горла начали пробивать себе дорогу вольные звуки богатой русской речи.

Однако на правоохранителей эти орфоэпические упражнения не произвели впечатления. Не менее выразительно отвечая, они начали поднимать пьяного наверх. Пьяный — не бомж, с которого нечего взять. Пьяный — ценная добыча.

Слушать обмен мнениями между противоборствующими сторонами было не очень приятно, и Виктор поспешил увести Настю подальше. Их провожало затихающее обиженное бормотание и полный надежды мат служителей закона.

Над лежащей внизу Москвой висело облако обыденного серого смога. Золотились купола Новодевичьего, сквозь дымку кое-как виднелся Иван Великий. Справа копошились люди на ремонте метромоста. Над ними катились машины, как деловитые букашки.

— Витя, мне уже пора, — опомнилась Анастасия. — Мне еще очень много делать.

В голосе ее, однако, недоставало решительности.

Виктор посмотрел на нее. На нее давно никто так не смотрел.

— Витя, ну мне правда пора, — просительно сказала Настя, глядя на молодого мужчину. — У меня завтра семинар…

— У тебя завтра я.

— Ты много на себя берешь, — сказала она. Но в ее голосе недоставало уверенности.

Блестели окна гостиницы «Юность». Или бывшей гостиницы — Анастасия не знала, что там сейчас. Рядом не менее активно отблескивал кубик офиса французской косметической фирмы.

По реке проплыл еще один — издали уже очень уютный — пароходик, морща за собой воду.

— Я беру на себя тебя, — сказал Виктор, стоя чуть сбоку и за спиной. Она не видела его лица.

Было тихо и сонно. Начинало темнеть. Шпиль Университета осветили прожекторы, и он вонзился в небо, как ракета. Когда-то они гуляли здесь. И валялись в траве в этом то ли парке, то ли лесу между университетским стадионом и Воробьевыми горами…

Он слишком уверенно сказал… Тем более она не должна растаять сегодня. Он слишком уверенно ведет себя. Но это он не узнал ее в метро…

Где-то на деревьях попробовал голосишко соловей. Анастасия вдруг замерла:

— Ой, Витя… Я так давно не слышала соловья!

Это было чудо какое-то. Откуда он взялся тут, в Москве?

Виктор посмотрел на нее. Настя затаенно улыбалась, подняв лицо.

Трава под деревьями была густой и пахучей. С этой полянки соловья было слышно отчетливо.

Настя села в траву по-турецки. Виктор повалился рядом с ней. Сорвал травинку, поднес к лицу, растер между пальцами. С наслаждением вдoxнyл запах зелени.

Соловей пел, казалось, только для них.

— Настя, — глухо позвал Виктор.

— Ты нашел наконец, что сказать мне? — отозвалась она.

Зря. Зря — так. Но он был мужчиной. А она привыкла так разговаривать с мужчинами.

— Я не искал.

Пауза.

— Я просто помнил.

— Ты помнил — что? Меня ведь ты не помнил…

По левой штанине его джинсов деловито ползла божья коровка. На полпути она остановилась, расправила крылышки и пропала.

— Ты не вернешься, сказала ты тогда.

— Ты меня не любишь, сказала я тогда тоже.

Боже, зачем она упрямится! Ведь все эти годы она ждала его!

— Да. Ты сказала так…

Он взглянул на нее черными, будто вода в колодце, зрачками.

— Ты была права. Я не чувствовал боли тогда, в Серебряном Бору. Я чувствовал потерю, но боли не было. Я словно сидел на чужом месте в кино, и тут пришел контролер и согнал меня. Я освобождал место возле тебя тому, кто мог любить тебя сильнее. До боли.

В душе у Анастасии будто что-то упало, нечто давно накренившееся, и разбилось.

— Мне казалось, что и ты не меня любила. А то, что создала из меня в своем воображении. Любила мечту свою… Поставила меня на определенное место в душе… а место оказалось чужое…

Какие же мужики дураки! Даже самые проницательные!

Он… да, он верно уловил то, что было в ней вначале. Да, она немножко создала его в себе — и затем завоевывала шаг за шагом.

Вот только в ходе битвы нападавший сам постепенно становился жертвой. Война шла по обе стороны фронта — оказалось, она завоевывала место и в своей душе. Ему. Для него. И когда они расстались, именно ее душа осталась оккупированной…

— Поэтому ты постарался забыть меня.

Господи, ну кто ее за язык-то тянет?

— Я не старался, — торопливо ответил он. — Из всех девчонок из института в памяти сохранилась ты одна. Ты только далеко спряталась…

— Так далеко, что ты не сразу узнал. Хотя смотрел прямо на меня, когда разговаривал по телефону…

Он усмехнулся — осторожно, чтобы не задеть.

— Глаза были повернуты вовнутрь, только и всего. Проблемы у меня…

Помолчали. Казалось, он подыскивал слова.