В особенности если учесть, что сегодня-то он меня защитил, а вот вчера вечером угрожал. Конечно, скорее всего, он не настолько опасен для меня, как Михаил, но это не значит, что Алек сам не представляет собой никакой опасности.

Пуховая перина такая мягкая — куда мягче бугристого тюфяка, на котором я спала последние четыре года. И это покрывало кремового цвета — вряд ли шелковое, но такое гладкое и приятное на ощупь, что вполне может быть из шелка. Эта спальня такая же элегантная и роскошная, как любая комната Лайлов в Морклиффе. Даже лучше.

На какое-то время я представила себя знатной леди, с шиком путешествующей на «Титанике». Вообразила, что на мне надето красивое неглиже из венских кружев, а не мрачное черное платье служанки. Я лежала на спине на мягкой-мягкой перине, мечтала закрыть глаза и уснуть. А затем открыть глаза и увидеть лежащего рядом Алека.

Не будь дурой, одернула я себя. Ты даже не знаешь его фамилию. Не знаешь, хороший он человек, плохой или что-то посередке. Ты ничего о нем не знаешь, кроме того, что у него скверная компания, он странный и грубый и достаточно богатый, чтобы плыть первым классом, а это значит, что от служанки он может хотеть только одного.

Но пока я лежала на мягкой постели, кожей ощущала шелковую ткань и предавалась той единственной соблазнительной мысли…

Я резко села и заставила себя вскочить с постели. На тумбочке уже стоял кувшин с прохладной водой, так что я побрызгала кодой на лицо и пришла в себя. Мне хватит времени грезить наяву, мечтать о любви и обо всем прочем, когда я доберусь до Нью-Йорка. А пока лучше всего придерживаться суровой реальности и думать о своих обязанностях.

В первом классе стояла почти полная тишина, зато третий класс гудел как улей.

— Permesso, permesso[4]— повторял смуглый мужчина, наверное итальянец, проталкиваясь сквозь толпу.

За ним пробирались его жена и не меньше пяти ребятишек, причем все болтали одновременно. Мужчины и женщины всех возрастов, размеров и форм толкали друг друга, разыскивая свои каюты. Здесь, на палубе F, пахло не полированным деревом и кедром, здесь честно пахло потом и нафталином.

Я предполагала, что этот бедлам вызовет во мне отвращение, но вместо этого он заряжал энергией. Пусть эта толпа была странной, зато счастливой. Я поняла, что впервые в жизни меня окружают люди, имеющие одну со мной цель — начать все сначала в Америке. Потому что огромные сундуки, которые они тащили, узлы с одеждой, которые прижимали к себе женщины, вовсе не походили на припасы для морского путешествия. Это основа для новой жизни.

Кроме того, даже третий класс на этом пароходе впечатлял. Конечно, он ни под каким видом не был таким же роскошным, как первый, но полы здесь были из полированного дерева, а стены свежевыкрашены белой краской. Медная арматура сверкала, а большое объявление извещало нас, что к ужину будет подан овощной суп, мясо, хлеб, сыр и сладости. Так много всего! Держу пари, сегодня ночью я не почувствую себя голодной. Все это куда лучше, чем моя сырая холодная каморка на чердаке, оставшаяся в Морклиффе, или хлеб с маслом, которым мы чаще всего должны были обходиться на ужин.

Наконец я увидела номер своей каюты. Стюард сказал, что меня разместили не с миссис Хорн, что уже само по себе везение. Я осмелилась надеяться, что окажусь в каюте одна; говорили, что во время первых плаваний любого парохода никогда не продаются все билеты, потому что люди предпочитают подождать, пока за один-два рейса не исправят все возможные неполадки. После того как мне много лет пришлось делить постель с одной, а то и двумя служанками, иметь спальню в собственном распоряжении казалось мне верхом роскоши.

Я открыла дверь. Увы, не повезло.

По обе стороны комнаты стояли белые железные двухэтажные койки. На одной из нижних коек сидела девушка, вероятно всего на год-два старше меня. И хотя я ожидала увидеть попутчицу, очень удивилась, поняв, что меня разместили в одной комнате с иностранкой.

Мне даже не требовалось спрашивать, иностранка ли она, я и сама поняла. Очень смуглая кожа, густые волосы такого черного цвета, что буквально отливают в синеву, юбка с великолепной вышивкой и шаль — ничего подобного я у англичан никогда не видела.

Но я всегда слышала, что иностранцы грязные, а эта девушка грязной не была. Одежда на ней хоть и странная, но чистая и довольно красивая. Лично мне нравилась красота «английской розы»: хрупкое сложение, бледная кожа, розовые щечки и белокурые локоны. Это описание тоже мне подходило, точнее, подходило бы, если бы мне хоть когда-нибудь удалось как следует отмыться и надеть что-нибудь нарядное. И все-таки эта девушка, темная, смуглая и статная, намного симпатичнее меня. Что еще более удивительно, она не вскочила, чтобы поздороваться со мной, попросить прощения или пригласить в комнату. Наоборот, она выглядела более недовольной тем, что нам придется плыть в одной каюте, чем я. Хотя я англичанка — как будто весь мир не равняется на Англию!

— И кто ты? — требовательным тоном спросила она. С сильным акцентом, но на хорошем английском.

Я подбоченилась:

— Я Тесс. А ты кто?

— Мириам Нахас. Зачем ты на этом корабле? — Это прозвучало так, будто она спрашивала, как я осмелилась сюда явиться!

— Я горничная достопочтенной Ирен Лайл, дочери виконта Лайла, которая плывет с матерью и братом, чтобы провести светский сезон в Нью-Йорке. — Я произнесла это так величественно, как могла. По крайней мере, их титулы должны придать мне некоторый вес. Но этого не произошло. Мириам ничуть не впечатлилась. Тогда я рявкнула в ответ: — А ты зачем на этом корабле?

— Я уехала из Ливана к своему брату и его жене в Нью-Йорке. — Она буквально сияла от гордости, но при этом я видела, как сильно она устала. Ну да, проделать весь этот путь из Ливана, а теперь еще пересечь океан. — У брата там одежный бизнес, и дела идут прекрасно. Я могу для них шить. Может, для таких, как ты, это и не изысканно, но мне подходит.

Это звучало прекрасно. По правде сказать, я завидовала. Мириам оказалась на этом корабле по той же причине, что и я, — эмигрировать в Соединенные Штаты, но, в отличие от меня, ее ждет семья и работа.

Может, это меня в ней и раздражало. А может быть, то, что она не повела себя почтительно и покорно, как я могла бы ожидать от девушки-иностранки. Но скорее всего, причина в том, что она с самого начала приняла в штыки меня — непонятно почему. Мы, прищурившись, уставились друг на друга, и я почуяла борьбу двух сил.

— Я заняла одну из нижних коек, — добавила Мириам. — Когда корабль плывет, они меньше шатаются.

— Значит, я займу вторую.

— Сюда придут и другие пассажиры. И тоже захотят нижнюю койку.

— Значит, им не повезет.

Она прищурилась:

— Они попытаются прогнать одну из нас, и это буду не я.

Я демонстративно уселась на вторую нижнюю койку: