К концу 1941 года обессилевшая немецкая армия, подгоняемая нетерпением фюрера, очутилась на подступах к Ленинграду, Москве и Ростову. Но многочисленные советские резервные войска под командованием несгибаемых и безжалостных военачальников остановили немецкое наступление и чуть было не превратили тактические и оперативные победы в стратегический разгром немцев. Вспоминая, какой близкой казалась окончательная победа, Сталин едва заметно пожимал плечами. «Как могло случиться, — думал он, — что за зимними победами весной и летом последовали наши новые, катастрофические поражения? Что было упущено? Кого винить? Может, следовало прислушаться к тем, кто советовал мне выждать время, укрепить оборону, дождаться немецкого наступления, а потом отразить его и нанести свой удар? Неужели надо было внимательнее слушать Жукова, Шапошникова, Василевского и остальных?»

Склонность к самоанализу была несвойственна Сталину. Он считал, что слишком глубокие размышления, вопросы и сомнения идут во вред чутью, силе воли и способности добиваться своего. Отмахнувшись от минутного приступа слабости, попыхивая неизменной трубкой, он принялся отвечать на собственные вопросы. «Нет! Я был прав. Хотя немцы атаковали не там, где мы ждали, и наступление маршала Тимошенко на юге провалилось, — размышлял он, — нетерпеливость Гитлера вновь лает о себе знать. Он избрал путь, ведущий лишь к чрезмерному перенапряжению и рассредоточению войск и поражению.

Оно может произойти на Дону, на Кавказе, под Москвой, или на всех трех участках фронта сразу. Ясно одно: победит упорная и решительная Красная армия. Ее триумф — всего лишь вопрос времени».

Покончив с размышлениями, Сталин перевел взгляд на проект приказа № 227, лежащий на столе, и в особенности на конец абзаца, который прямо-таки бросался в глаза и вошел в историю в виде лозунга: «Ни шагу назад! Таким теперь должен быть наш главный призыв» (7). Неумолимо-мелкий шрифт подчеркивал дерзость лозунга, характерную для суровой диктатуры Сталина, придавал дополнительный смысл ныне знаменитому призыву. А если лозунг не подействует, поможет расстрельная команда, кнут из поговорки, штрафбаты и прочие соответствующие меры. «Если не считать размышлений, — мелькнуло в голове у Сталина, — формы я еще не потерял».[2]

Сталин подписал приказ, вызвал своего секретаря А.Н. Поскребышева, поручил передать приказ Генштабу и повернулся к висящей на стене огромной карте, синие и красные стрелки на которой безмолвно свидетельствовали о ходе войны. Взгляд главнокомандующего заскользил по карте к югу России, через Донбасс, по Дону и на Кавказ. Жирные синие стрелки, нанесенные на карту прошлым утром усердными молодыми офицерами штаба, были нацелены на Дон близ Ростова и на Калач к западу от Сталинграда. Сталин быстро посмотрел вверх, на север, где линия фронта со стороны противника образовывала гигантский выступ к Москве от Ржева и Вязьмы. Это гротескное и грозное наследие злополучных зимних сражений минувшего года безмолвствовало — длинная синяя черта, которой противостояли многочисленные красные линии обороны у концентрических красных кругов, обозначающих Московскую зону обороны. Вглядываясь в карту, Сталин с горечью вспоминал, что именно отсюда, с этого зловещего выступа, прошлым летом были направлены все стрелы немецких наступлений. Но, несмотря на последовавшие поражения на юге, Сталин утешался мыслью, что зимний разгром немцев под Москвой, по крайней мере, помешал Гитлеру предпринять очередную попытку штурма советской столицы.

«А теперь, — думал Сталин, снова переводя взгляд на юг, на берега Дона, — пора увенчать славой и доблестью не только Москву, но и другой советский город, навсегда запечатлеть в памяти немцев его название как символ поражения». Сталин был убежден, что судьба, порождение суровых географических реалий и неумолимого продвижения жирных синих стрелок на восток, к Дону, остановит выбор на городе, названном в его честь. Напротив синей стрелки кто-то из офицеров советского Генштаба аккуратно вывел красными[3]буквами «6-я армия».

Штаб Калининского фронта, к. востоку от Ржева, 23 августа 1942 года

Командующий Калининским фронтом генерал-полковник Иван Степанович Конев знал, что внимание всего мира приковано к битве титанов под Сталинградом, и негодовал по этому поводу. Вот уже более трех недель он пытался изменить эту жестокую реальность. Упорно, с явным намерением отвлечь немцев и оттянуть войска из сталинградского сектора, с 1 августа его соединения совместно с армиями Западного фронта на правом фланге испытывали на прочность оборону 9-й немецкой армии на подступах к Ржеву. Мысль о подобной атаке пришла в голову генералу армии Г. К. Жукову, командующему Западным фронтом, и, к вящей досаде Конева в ходе этой операции войска Жукова покрыли себя величайшей славой. Кроме Конева, мало кто знал истинные намерения Жукова. Остывая после неудачных попыток уничтожить немецкую группу армий «Центр» под Москвой зимой 1941 года и одержать победу над немецкими войсками на московском направлении весной и летом 1942 года, Жуков старался выиграть время, а между тем немецкие армии захватывали юг России. Теперь же, в августе, Жуков вновь внедрял свою «северную стратегию», призванную сокрушить немецкую группу армий «Центр» раз и навсегда. Месяцем раньше он предпринял неудачное наступление на левом крыле Западного фронта к северу от Брянска, однако оно почти не причинило ущерба противнику и не привлекло внимания немецкого верховного командования. Жуков решил в новой атаке подо Ржевом добиться большего и сдержал слово (8).

В чрезвычайно ожесточенной борьбе 30-я и 29-я армии Конева выбили немецкие войска с плацдарма к северо-востоку от Ржева и неуклонно продвигались к городу. На юге Жуков ввел в бой свои 31-ю и 20-ю армии, а 6 августа свежие 6-й и 8-й танковые корпуса и 2-й гвардейский кавалерийский корпус вступили в битву и подкрепили успех ведущих армий. Три дня бушевало танковое сражение, немецкие оперативные резервы пытались закрыть брешь и остановить наступление советских войск. И остановили его, но лишь после потери Зубцова и отхода на новые оборонительные рубежи на реке Вазуза, чуть восточнее Сычевки. Яростные, приносящие огромные потери сражения сошли на нет после 23 августа, и хотя 9-я немецкая армия выдержала натиск противника, это ей удалось с трудом. Только Конев и Жуков знали, что августовская операция подо Ржевом послужила великой цели, стала генеральной репетицией предстоящего события. На следующий раз намечалась более масштабная атака и, по убеждению Жукова, уничтожение целой группы немецких армий.

Штаб 9-и немецкой армии, Сычевка, 1 сентября 1942 года

Командующий 9-й армией генерал танковых войск Вальтер Модель вышел из госпиталя, отбыл положенный отпуск и понял, что побывал на волосок от катастрофы. Пока взгляды немецкого командования были прикованы к югу, злополучное советское наступление вызвало значительные потери в 9-й армии (9). Чтобы отразить накатывающуюся волна за волной советскую пехоту, танки и кавалерию, ему пришлось бросать в мясорубку резервные части. Танковым резервам можно было бы найти более достойное применение, но, по крайней мере, наступление армии противника удалось остановить. Модель с горечью вспоминал о том, как небрежно Гитлер отмахнулся от реальной угрозы. Гитлер считал, что такие отвлекающие маневры противника накануне знаменательных событий под Сталинградом в порядке вещей, подразумевая, что надо держаться, пока советские войска не выбьются из сил. На кризис и индифферентность верховного командования Модель отреагировал в характерной для него откровенной манере. 16 августа, в разгар битвы подо Ржевом, он доложил командующему своей группой армий фельдмаршалу Гюнтеру фон Клюге: «9-я армия почти разгромлена, ей необходимы еще три дивизии подкрепления. Если же их не предоставят, — продолжал Модель, — ответственность за последующие события целиком ляжет на командование группы армий». И он подробно обрисовал спрогнозированное продолжение боя (10). Такой ультиматум из уст человека, войска которого отстояли Ржев зимой 1941 года, не мог пройти незамеченным. Группа армий предоставила необходимое подкрепление, немецкие соединения удержали оборону.