Это же чудо! Изысканное и завораживающее. Надя, наконец, поняла, что делает его таким неотразимым — сопереживающий взгляд. В своей чувственности он был благотворитель, а сама чувственность носила ореол таинственности. Более того, создавалось непреодолимое ощущение, что он способен понять женщину на очень высоком уровне, практически досконально. В этом был ключ осознания его магнетизма. Однако посторонним человеком Николай воспринимался иначе — сдержан, порой скован, педантичен, иногда чрезмерно щепетилен.

В любви? Вот здесь самое интересное. Такие, как Фертовский, если их сердце поймано, уступают, уходят в укрытие, чтобы подумать. Страсть им кажется болезнью души, которую разум должен излечить. Они анализируют чувства, стараясь свести их к минимуму с помощью разума, сомнений, прений, насмешки, будучи при этом привязанным сильнее, чем думают. Они — горящий лед, не изливают свои чувства и любовь, доказывая делами больше, чем словами. Они рассчитывают на отношения, где главный акцент делается на моральную честность, чистоту, глубокое целомудрие, привязанность, если они не могут иметь этого, то предпочитают одиночество. И ещё один важный момент: люди, подобные Николаю, осторожны и с большим трудом заводят новых друзей. Они не будут делать первый шаг, пока не почувствуют себя абсолютно свободными в общении с новым человеком в их окружении. По некоторым моментам и обрывочным рассказам Надя успела понять, что во многом характер ее мужа сформировался не здесь, а в Лондоне, он там провел свои детские и юношеские годы.

Отец делал карьеру на дипломатическом поприще, матушка при этом никогда не работала, ни единого дня. Она всегда была «светской львицей», любила развлечения, праздник. Замуж вышла за сына друга родителей совсем молоденькой, неопытной по жизни, расценив это как веселое приключение. Кроме того, ей льстило внимание такого как Владимир Фертовский — образованный, с хорошими манерами, к тому внешне красивый, яркий. Он был подкупающе сдержан и серьезен, да еще его родители имели возможность ездить за границу. По тем временам это было великое благо. В общем, сыну светило такое же блистательное будущее, и это сыграло свою роль для заключения брачной сделки. В свою очередь Сонечка тоже понравилась Владимиру. Девочка была миленькой, даже очень, источала жизнерадостность, смотрела на Володю влюбленными глазами, все указывало на то, что она станет прекрасной женой. Но первые трудности начались, когда молодая жена, забеременев почти сразу после свадьбы, восприняла эту новость с ужасом. Более того, ее так мучил токсикоз, что из милой веселой курносой девушки она превратилась в постоянно раздраженную, усталую, болезненно исхудавшую женщину, которая к тому же не хотела иметь ребенка. Какой ребенок? Она еще сама дитя! И хочет получить от жизни все удовольствия. Муж стал уставать от ее нытья и перепадов настроения, он злился и старался меньше бывать дома.

Но, как известно, все проходит, и плохое тоже. Токсикоз закончился. Сонечка Фертовская почувствовала себя лучше и воспрянула духом. Родился замечательный здоровенький мальчик: русый пушок волос, поджатые пухленькие губки, и уже тогда он смотрел на мир серьезно. Софья заметно похорошела, красота набирала силу день ото дня, и она это знала. По взглядам мужчин, по комплиментам, да и зеркало было ее лучшим другом.

Сына назвали Колей, оба семейства были в восторге от факта появления ребенка. Но только факта. Сама молодая мамочка порадовалась, что избавилась от беременности, да и только. Такое странное равнодушие к ребенку со стороны женщины бывает редко, однако бывает. И хотя мальчику уделялось достаточно внимания от няни, одна из его бабушек — вторая умерла раньше — любила Коленьку, но, овдовев, долго болела, на нервной почве заработала заболевание, из-за которого была вынуждена переехать жить в теплые края. Поэтому внука удавалось видеть нечасто. Но он чувствовал себя несчастным именно из-за равнодушия собственной матери. И, чем больше ему хотелось получить ее любовь, заслужить, тем сильнее он ее раздражал. Ее раздражало в нем все: начиная от темных, почти черных, недетских глаз, которые он не сводил с нее ни на секунду. Избавиться от этих, как ей казалось, укоряющих глаз было возможно, если только лишить мальчишку своего общества — что она и делала… Это ей помогало. Он становился похожим на своего папашу не только внешне, был замкнут, молчалив, он совсем не умел улыбаться. В этой его сдержанности угадывалось и врожденное, и привитое высокомерие семьи Фертовских, их надменная чопорность. Они, конечно, скрывали дворянское прошлое своих предков, тщательно вуалируя его активной партийной работой, связями, умением приспосабливаться и хранить тайны. И все же в этом семействе при определенных обстоятельствах обнаруживались замашки отнюдь не пролетариев или представителей новых советских интеллигентов. Здесь тяготела наследственность, «голубая кровь», которая не разбавлялась никакими вливаниями.

Коленьке хорошо давались науки, он знал английский язык едва ли не с пеленок, много читал, уединяясь в своей комнате. Когда появлялся отец, то задавал ему различные вопросы, внимательно слушал ответы, скупо хвалил или сердито возмущался неточностями. Любил ли его Коленька? Он не знал, но отец, по крайней мере, проявлял к сыну интерес, в отличие от матери. Та была несбыточной мечтой, фантазией с шуршанием шелковых платьев, мимолетным запахом духов, напоминающих ландыши, и отчаяньем. Первое явное разочарование пришло к Коленьке в день его семилетия. Отец в этот раз почему-то решил устроить настоящий праздник, созвал много гостей. Все они улыбались хмурому мальчику, дарили дорогие подарки и тут же теряли интерес к имениннику. Детей было мало: два крошечных мальчика, которых еще интересовали соски, и девочка-подросток, которую совсем не интересовала малышня — виновник торжества пребывал в этой же категории.

— Какой у вас красивый мальчик! — одна из гостий, полная высокая дама, подошла к Коленьке и погладила его по густым русым кудрям. Вместе с ней подошла и мама. Он не любил, когда прикасаются к его волосам, и не привык к проявлению ласки, от посторонних — тем более. Ласка забылась, она была в другой жизни, в обрывочных воспоминаниях раннего детства, где-то там были теплые руки бабушек, одна из которых умерла рано, другую он почти не помнил, видел редко. Мама так хотела. А теперь нежность совсем посторонней тетеньки не вызвала в нем ничего, кроме желания убежать. Но он не мог, не решился, с ней была мама.

— Только грустный какой-то, — добавила тетенька.

— Просто он у нас серьезный, — криво улыбнулась мама, — такой маленький — большой мужчина. Да, золотко? — она вдруг обняла его — испуганного и онемевшего. На миг его накрыло волной тепла, запаха ландышей и прикосновения мягких складок одежды. Мама быстро обняла и так же быстро отпустила Коленьку. Именно тогда ему пришло