— Ты поставишь меня в невозможное положение, если я не смогу написать статью, — сказала она.

— Я плачу от жалости, — язвительно произнес К.

— Что скажут мои боссы? — продолжала Анника. — Что бы сказали твои начальники, если бы ты отказался расследовать преступление, потому что я так тебе приказала из-за того, что написала о нем?

К. тяжело вздохнул и сел.

— Прости, пожалуйста, — сказал он с виноватым видом. Потом, помолчав, заговорил: — Спроси меня о чем-нибудь, и, возможно, я отвечу на твой вопрос.

— Почему?

— Потому что ты не можешь об этом писать, — сказал он, в первый раз улыбнувшись ей.

Она на мгновение задумалась.

— Почему никто не слышал выстрелов? — спросила она.

— Ты их слышала. Так, во всяком случае, ты сказала.

— Но это было лишь слабое «паф».

— Пистолет с глушителем внутри длинной сумки должен произвести именно такой звук. Но ты не помнишь что-нибудь еще о внешности этой женщины? Какие у нее волосы? Как она была одета?

Она помнила только глаза и бретельки на голом плече.

— Должно быть, у нее были длинные волосы, иначе я бы обратила на них внимание. Но не думаю, что в них было что-то особенное. Наверное, они темные. Кажется, они были не распущены, а заколоты. Что касается одежды, то на ней было, наверное, вечернее платье. Во всяком случае, в ней не было ничего необычного. Она выглядела так же, как все. Ты не знаешь, как она попала в Золотой зал?

К. заглянул в блокнот.

— Мы сейчас отрабатываем списки приглашенных. Может быть, она там есть. Но точно мы этого не знаем. Некоторые свидетели говорят, что это был переодетый мужчина. Как ты считаешь?

Мужчина? Анника фыркнула.

— Это была девушка, — сказала она.

— Почему ты в этом уверена?

Анника скользнула взглядом по протоколам 1964 года.

— Она смотрела мне прямо в глаза и была ниже меня. Много ли найдется на свете таких низкорослых мужчин? К тому же она очень легко и непринужденно двигалась.

— Мужчины не могут двигаться так?

— Могут, но не на высоченных шпильках. Для того чтобы на них ходить, нужна многолетняя практика.

— Ты видела ее шпильки?

Анника встала и повесила сумку на плечо.

— Нет, но у меня на ноге наверняка остался синяк от ее каблучка. Можно, я позвоню тебе сегодня?

— И куда это ты собралась?

Анника остановилась. Ей показалось, что в просторном кабинете стало нечем дышать.

— В редакцию новостей. Мне надо поговорить с коллегами. Если, конечно, ты вообще не запретишь мне работать.

— Сейчас ты поедешь в спецотдел криминальной полиции и поможешь составить фоторобот убийцы.

Анника умоляюще вскинула руки.

— Ты что, с ума сошел? Время написания статьи истекает через два часа. Янссон уже рвет на себе волосы.

К. подошел к Аннике, глядя на нее с неподдельным отчаянием.

— Я очень тебя прошу, — сказал он.

Дверь открылась, и на пороге вырос офицер в форме. Сначала Анника подумала, что это тот же полицейский, что привел ее сюда, но оказалось, что другой, абсолютно стереотипный широкоплечий и высокий шведский выпускник полицейских курсов.

Остановившись в дверях, Анника оглянулась на инспектора:

— Ты и вправду назвал меня сучкой, охотницей за передовицами?

Не поднимая глаз, он взмахом руки выпроводил ее в коридор.

Она прошла мимо полицейского, выудила из сумки наушник и достала сотовый телефон. Полицейский, похоже, хотел запротестовать, но Анника ускорила шаг и оторвалась от него, не удосужившись даже оглянуться.

— Где ты была, черт бы тебя побрал?! — заорал Янссон, не дав ей сказать ни слова.

— На допросе, — быстро ответила Анника, держа микрофон в миллиметре от губ. — Я близко столкнулась с убийцей. Полицейские считают, что это она наступила мне на ногу.

Боль простреливала йогу при каждом шаге.

— Прекрасно, это пойдет на восьмую и девятую полосы. Что у тебя еще?

— Эй, — окликнул ее сзади полицейский. — С кем это ты разговариваешь?

Анника прибавила шагу, но у самого выхода из коридора наступила на подол своего платья, выронила из уха микрофон и упустила шаль, которая сползла с плеч на пол. Сырой сквозняк прохватил ее так, что Аннике показалось, будто на нее набросили холодное мокрое полотенце. Она задрожала и огляделась; в первом кабинете вместо члена академии сидели спиной к входу два официанта в белых кителях.

— Анника? — спросил Янссон, когда она снова вставила динамик в ухо.

— Я не могу ничего писать. К. запретил мне разглашать любые сведения. Меня могут обвинить по статье, если я начну рассказывать об убийце. Сейчас я еду на Кунгсхольмсгатан для продолжения допроса.

— Послушай, убери сотовый телефон.

Анника резко крутанулась на каблуках и впилась взглядом в полицейского офицера.

— Знаешь что, я могу разговаривать по этому телефону столько, сколько мне вздумается. Если тебе это не нравится, можешь меня арестовать.

Она повернулась и пошла дальше, стараясь поскорее покинуть холодный коридор.

— В данной ситуации слово «арестовать» не подходит, так как для этого случая арест не предусмотрен шведским юридическим каноном, — вежливо пояснил полицейский.

— Позвони юристу газеты и точно узнай, что я могу и чего не могу делать, — произнесла Анника в микрофон. — На что это похоже? Вам не хватает чего-то конкретного?

Она почти физически ощущала, как Янссон рвет на себе волосы. Она вполне разделяла его отчаяние, но ничем не могла ему помочь.

— У нас нет вообще ничего. Все уже выложили информацию на своих сайтах, а мы черпаем новости из сообщений агентств. Когда ты вернешься?

— Не знаю, но постараюсь как можно скорее. Что добыл Ольссон?

Янссон тихо застонал.

— Ничего. Он сказал, что ракурс был неудачным, а освещение плохим, и ничего не снял.

— Ты шутишь, — изумилась Анника.

Полицейский открыл дверь, и они вышли на галерею, обрамлявшую Голубой зал, рядом с первой дверью, ведущей в Золотой зал.

— Совсем нет. У него нет пригодного к печати материала. У нас, собственно, нет ни одной фотографии.

У Анники упало сердце.

Фотограф никогда не бывает виноват. Виноват всегда корреспондент, особенно если этот корреспондент — она, Анника Бенгтзон. Всего три недели назад но ее настоянию главный редактор опубликовал статью, вскрывающую диктаторские замашки семьи, владевшей большей частью акций газеты.