– Так когда вы собираетесь открыть мою персональную выставку?

– Именно об этом я и собрался поговорить с вами, – начал Лампет. – Боюсь, что нам придется отложить ее проведение. Понимаете…

Лицо Ашера побагровело под длинными волосами и бородкой Иисуса.

– Мне не нужны ваши неискренние извинения. Вы попросту нашли что-то получше, чтобы занять зал. Кто это?

Лампет вздохнул. Именно такого оборота беседы он надеялся избежать.

– Мы устраиваем выставку Модильяни. Но это не единственная…

– На какой срок? – требовательно спросил Ашер, повысив голос. Жена сдерживавшим жестом положила ладонь на его руку. – Надолго ли вы откладываете мою экспозицию?

Лампет кожей почувствовал чужие взгляды, впившиеся в спину, и понял, что часть публики уже с интересом наблюдает за происходящим. Он улыбнулся, заговорщицки склонился ближе к Ашеру, чтобы заставить того говорить тише.

– Не могу ничего твердо обещать, – пробормотал он. – У нас очень плотный график. Надеюсь, в начале будущего года…

– Будущего года! – выкрикнул Ашер. – Боже милостивый! Модильяни может теперь как-нибудь обойтись без выставки, а мне нужно жить! Моя семья хочет есть!

– Пожалуйста, Питер…

– Нет! Вам не заткнуть мне рот! – Вся галерея затихла, и Лампет с огорчением заметил: теперь за развитием ссоры уже следили все. Ашер продолжал вопить: – Не сомневаюсь, на Модильяни вы огребете кучу денег, потому что он умер. Вы не сделаете для человечества ничего полезного, зато какая это будет бомба! Беда в том, что слишком много ожиревших дельцов, вроде вас, правят бал в этом бизнесе, Лампет. Вы хотя бы представляете, – продолжал он, – по каким ценам я продавал свои вещи, пока не связался с вашей паршивой чопорной галереей? Мне даже хватило на покупку жилья по ипотеке. А «Белгравия» умудрилась сбить стоимость моих работ и так спрятать их, что они перестали продаваться. Я передам полотна в другое место, а вы можете заткнуть свою треклятую галерею себе в задницу!

Лампет скривился, слушая эту несдержанную и вульгарную ругань. Его лицо ощутимо покрылось яркой краской, но он ничего не мог с собой поделать.

Ашер театрально развернулся и бросился вон из помещения. Толпа расступалась перед ним, когда он быстро шел мимо с высоко поднятой головой. Жена семенила позади. Ей приходилось почти бежать, чтобы не отстать от широко шагавшего супруга, хотя она избегала встречаться взглядами с другими гостями. Затем все обратили взоры на Лампета, ожидая, как он поведет себя, чтобы воспринять это руководством к действиям.

– Примите мои извинения за… за это, – сказал он. – Прошу всех продолжать получать удовольствие и забыть о случившемся. Всего лишь мелкая размолвка. – Он выдавил из себя очередную улыбку. – Лично я выпью еще бокал вина и призываю всех последовать моему примеру.

В разных углах галереи возобновились прерванные разговоры, и постепенно неумолчный гомон вновь заполнил ее целиком, а кризис оказался позади. Непростительной ошибкой было сообщать Ашеру неприятные новости в разгар приема: теперь это выглядело очевидным. Лампет принял решение в конце долгого и напряженного дня. В будущем следует пораньше отправляться домой или начинать работать немного позже, сделал вывод он. В его возрасте нельзя себя так загонять.

Он нашел бокал вина и быстро осушил. Напиток придал твердости чуть дрожавшим коленям и помог перестать обильно потеть. Господи, как неловко! Эти чертовы художники!

Питер Ашер прислонил велосипед к витрине из зеркального стекла, принадлежавшей галерее «Диксон энд Диксон» на Бонд-стрит. Потом снял с брючин велосипедные прищепки и попытался расправить образовавшиеся складки на брюках, оглядев свое отражение в стекле: его дешевый в меловую светлую полоску костюм казался слегка помятым, но жилетка, белая рубашка и широкий галстук придавали ему некоторой элегантности. Под одеждой он изрядно взмок. Ехать, крутя педали, из Клэпэма было долго, жара измучила, но он не мог себе позволить билет подземки.

Он заранее приглушил свою гордость, исполнился решимости вести себя вежливо, скромно, показать добродушие и смиренный нрав, когда переступил порог галереи.

Хорошенькая девушка в очках и мини-юбке встретила его в вестибюле, заменявшем и приемную. Она наверняка зарабатывает в неделю больше, чем я, посетила Питера мрачная мысль, но он тут же напомнил себе о принятом решении и отогнал уныние прочь.

– Чем могу вам помочь, сэр? – спросила девушка с милой улыбкой.

– Я желал бы встретиться с мистером Диксоном, если это возможно. Меня зовут Питер Ашер.

– Присядьте пока, пожалуйста, а я проверю, у себя ли мистер Диксон.

– Благодарю вас.

Питер развалился в кресле, обитом зеленым кожзаменителем, и наблюдал, как девушка села за свой стол и взялась за телефонную трубку. Под столом между тумбами с ящиками для бумаг ему были видны коленки девушки. Она чуть подвинулась на стуле, ее ноги раздвинулись, и перед ним теперь обнажилось затянутое в чулок бедро. А что, если… Не будь идиотом, сразу одернул он себя. Она будет заказывать в баре дорогие коктейли, захочет сидеть на лучших местах в театрах. Натуральные бифштексы «Диана» под хороший кларет. А он мог предложить ей только фильмы направления андерграунд в «Депо»[2], чтобы потом напроситься к ней же на квартиру с бутылкой дешевого рислинга из супермаркета «Сэйнсбери». Нет, ему никогда не добраться до того, что расположено выше этих коленок.

– Не хотите ли, чтобы я проводила вас в кабинет? – спросила девушка.

– Я знаю, куда идти, – ответил Ашер, поднимаясь.

Он открыл дверь и по длинному, покрытому ковровой дорожкой коридору добрался до другой двери. За ней его встретила еще одна секретарша. Все эти никчемные помощницы, черт бы их побрал! – подумал Ашер. Они могли вполне сносно существовать только за счет художников. Эта оказалась чуть постарше, но была не менее соблазнительна, а выглядела уже совершенно недоступной. Она сказала:

– Мистер Диксон этим утром ужасно занят. Если вы присядете на какое-то время, я дам вам знать, когда он освободится.

Питер вновь сел, стараясь не слишком пялиться на женщину. Принялся рассматривать развешанные на стенах произведения искусства: преимущественно акварели с пейзажами, ничем не примечательные. Подобные работы наводили на него тоску. Обширную грудь секретарши не могли скрыть ни чуть заостренные чашечки бюстгальтера, ни просторный, но тонкий свитер. Что, если она сейчас встанет и медленно снимет свитер через голову… О боже, угомонись, воображение! Однажды он перенесет такие фантазии на холсты, просто чтобы выбросить навсегда из головы. Разумеется, никто их не купит. Питер, вероятно, даже не захочет их сохранить для себя. Но они станут источником ощутимого облегчения.