Монтсе я обнаружил в библиотеке. Она окончательно избавилась от своего монашеского платья и теперь собирала волосы под диадемой.

— Почему ты здесь, а не внизу, с другими женщинами? — спросил я.

— Потому что я не нахожусь в рабстве ни у одного из мужчин, — ответила она прямо. — Я просматриваю издания: может, найдется еще какая-нибудь книга о Египте или о чем-нибудь, имеющем отношение к палеографии.

— Чтобы продать принцу Чиме Виварини?

Я не сдержался и произнес эту фразу весьма недобрым тоном: ее упорство пробудило во мне ревность, раздражение и желание протестовать.

— Он заплатил нам семнадцать тысяч лир! Возможно, его заинтересуют и другие… экземпляры из наших фондов.

— Думаю, тебе следует прочесть это, — сказал я, протягивая ей записку.

Она просмотрела текст и спросила:

— Что это значит?

— Я не знаю. Я пил кофе в «Фронтони», и вдруг хозяин вручил мне этот листок по поручению незнакомца… северной внешности. Здесь указан номер машины твоего знакомого. Полагаю, автор письма не может смириться с тем, что принц купил Пьера Валериана, и теперь хочет поговорить с нами, чтобы мы аннулировали сделку.

Монтсе проигнорировала мою обмолвку, то есть то обстоятельство, что я приписывал ей определенные дружеские отношения с Юнио, не соответствующие действительности. Я же в тот момент считал, что они принадлежат друг другу, хоть и виделись всего один раз.

— Если все обстоит именно так, как ты говоришь, то почему тот человек не показался сам? Почему он не обратился к тебе прямо? И зачем звать нас на кладбище к какой-то определенной могиле?

— Не имею ни малейшего понятия. Полагаю, что кладбище большое и потому нужно договариваться о конкретном месте встречи. Может, таинственный незнакомец — англичанин, как Китс.

— «Приходи вместе с девушкой», — повторила она вслух.

— Как ты думаешь, что нам делать? — спросил я.

Теперь мне кажется, что предоставлять ей право решения было с моей стороны проявлением трусости, учитывая, какими последствиями для нас это обернулось, но в глубине души я хотел узнать, как далеко она готова зайти, если верны мои предположения относительно ее чувств к Юнио.

— Если отец узнает, что я ходила на протестантское кладбище, он меня убьет. Но с другой стороны, вдруг этот человек хочет сообщить нам что-то важное, — сказала она.

— А как нам выйти вместе, чтобы твой отец ничего не заподозрил? — поинтересовался я.

— Это очень легко, — ответила она, указывая мне на стопку книг.

— Не исключено, что мы сможем обмануть твоего отца, но сомневаюсь, что то же самое получится с Оларрой. У него приказ из посольства — следить за всеми. Кое-кто из моих знакомых студентов в Испании попал под следствие по его доносу. Некоторых из них наверняка посадят в тюрьму или даже расстреляют по его вине. Вероятно, он пошлет людей следить за нами до самого книжного магазина.

— В таком случае мы сначала пойдем в лавку синьора Тассо и только потом — на кладбище. Мы отдадим ему книги и скажем, что хотим снова встретиться с принцем и пригласить его к нам в академию, в библиотеку: а вдруг там есть еще какие-нибудь интересующие его издания. Оларра ничего не заподозрит, потому что у него не будет к тому оснований.

Меня удивили изворотливость Монтсе и ее упорное стремление добиться новой встречи с принцем.

Голос доньи Хулии, возвестивший, что ужин готов, положил конец нашему разговору.

Национальное блюдо вызвало за столом небывалое воодушевление. Пили за Франко, за Муссолини, за Гитлера и японского императора, за четырех всадников Апокалипсиса, явившихся, чтобы вызволить мир из лап коммунистического чудовища. Под конец вечера Оларра завел граммофон, и несколько пар закружились в танце под звуки военного марша; в их числе и дети — Мигелито и Марианита. Несмотря на то что зрелище это было довольно нелепое, я почувствовал вдруг такую тоску по родине, что на глаза даже навернулись слезы; плакать захотелось еще сильнее, когда Перес Комендадор и его жена, Магдалена Леру, объявили о своем намерении совершить длительное путешествие по Греции.

Я услышал, как сеньор Фабрегас сказал секретарю Оларре:

— Перес Комендадор просто пытается смыться. Не думаю, что сейчас подходящее время для поездок.

— Если в нашем доме и есть человек, в котором не приходится сомневаться, — то это Перес Комендадор. Он единственный, кто выступил против Валье-Инклана, когда тот решил превратить академию в гнездо анархистов и революционеров. Уверяю вас: пойти против дона Рамона, у которого характер хуже, чем у самого черта, — нелегкая задача. Кроме того, его поручителем является герцог дель Инфантадо, так что он может отправляться, куда ему вздумается. Не стоит забывать и вот о чем: отъезд пары Перес Комендадор означает, что нам теперь придется кормить на два рта меньше. Не забудьте об этом, — ответил ему секретарь Оларра.

— Я уеду отсюда только для того, чтобы убивать красных, — заключил сеньор Фабрегас.

— Вы уедете отсюда в тот день, когда кончится война. Если вы хотели убивать красных, вам нужно было остаться в Барселоне, — возразил Оларра.

Когда все разбрелись по своим комнатам, я снова поднялся на террасу. Рубиньос сидел в том же положении, что и прошлой ночью: он клевал носом, пытаясь побороть сон. Как только я вошел, раздался стук телеграфа.

— Чертов аппарат! — воскликнул Рубиньос, приходя в себя.

Несмотря на попытки держать военную осанку, похож он был не на солдата, а на школьника, не имеющего никаких способностей к воинскому делу.

Я отправился прямиком к перилам. На сей раз я не стал пересчитывать башни и купола, а сразу же отыскал взглядом пирамиду Гая Цестия, мавзолей, вокруг которого расположилось римское протестантское кладбище. Это здание в форме пирамиды велел построить претор и народный трибун, умерший в 12 году до н. э. Его имя и носит памятник. В эпоху романтизма, когда Порта-Сан-Паоло и Тестаччо[11]еще не входили в черту города, он являлся предметом вдохновения для поэтов и художников. Я хорошо знал окрестный район, тем более что перед пирамидой находилось новое здание почтамта работы архитекторов Адальберто Либеры и Де Ренци, выдающийся образец итальянской рационалистической архитектуры. Однако мне никогда прежде не доводилось бывать на протестантском кладбище.

Мелкий дождь, легкий прохладный ветерок и густой туман возвестили о наступлении осени, и город, казалось, таял у меня на глазах.

Рим встретил утро густым слоем листвы, источавшей аромат перезрелых фруктов. Создавалось впечатление, будто лето кончилось мгновенно — одной ночи хватило, чтобы изменить вид города, окрашенного теперь в охряные, коричневые и желтые цвета. Внезапная смена сезона навела меня на грустную мысль: в жизни все происходит не так, как мы ожидаем, а из-за нашей уверенности, что все события будут разворачиваться так, как мы того хотим, реальность застает нас врасплох. Именно так произошло с войной: она вызревала долгое время, и, однако, никто не смог ее предотвратить. Все думали, будто она еще очень далеко, никто не верил, что она действительно может начаться. Как и я был убежден, что до осени еще далеко.