— И это кое-что любопытная девочка читала…

— Читала и мечтала. Было страшно, но очень интересно.

Бабушка Мила встала и подошла к шкафу. Открыла дверцу и вытянула семейный альбом с фотографиями.

— Сейчас вам покажу.

Она перелистывала страницы, вглядывалась в снимки быстро, без сентиментальности, как смотрит на фото исследователь.

— Так, так. Ну вот. Это мой отец. Здесь он ещё в форме. Это, наверное, последний его снимок. Дальше в форме он не фотографировался. Он вообще не любил фотографироваться. Больше сам снимал и чаще для работы. Вот нашла. Это приват-доцент Дмитрий Николаевич Поклонов.

Мы наклонились над альбомом, чтобы получше разглядеть фотографию. Снимок уж пожелтел, и углы были поломаны, но в целом сохранился он хорошо. На снимке был человек с традиционной маленькой бородкой и усиками, в пенсне, в кителе и с прекрасным одухотворённым русским лицом.

— Красивый человек. Русак.

— По характеру — да. И Россия для него была единственной Родиной. За неё и погиб. А вот что касается корней… Там длинный список. Матушка у него русская была, коренная, а по отцовской линии и поляки, и татары… Да какая разница.

— И то правда. И что же с ним дальше было? — спросила Лариса.

— Он погиб тогда же, в 1918-м, в марте. Нашли на улице, зарезали его. А была ли это случайность или преднамеренно, уж никто и не разбирался. Некому было. А вот документы, к счастью, сберегли. Хотя осталось их мало: немного из дневника. Только папа говорил, что дневниковых записей было очень мало.

Первый исследователь, Романовский, изучал свечи, как оружие еретиков. Он закончил, если я не ошибаюсь, Петербургский историко-филологический факультет. И даже готовился стать преподавателем. Но по натуре он был исследователем и авантюристом, и если вставал на след, то шёл до конца. Кто-то ему подкинул тему инквизиции и тайных обществ. Он имел какие-то связи в Министерстве внутренних дел, какие-то в среде дипломатической… Я, простите, технарь, инженер-технолог и могу приврать, тем более женщина я в возрасте, мне это уже не грех, поправьте меня, если что не так. Это я к чему, он настолько заинтересовался всякой мистикой, а в те времена, как их называли-то, прости господи, из головы вылетело… ну тех, которые духов вызывали…

— Медиумы?

— Точно, медиумы, эти самые так в Россию и попёрли. В дворянстве спиритические сеансы в моду вошли… Нужно было иметь представление, где чистые мошенники, где преступники, шпионы… где религиозные террористы.

— С еретиками боролась католическая церковь?

— Ну, к этому времени инквизиция изменилась; сыск остался, но направление изменилось — религиозные секты стали основной целью. Жили, скажем, мальчишечка или девчушка, случалось у кого, что в жизни не ладилось, тут их и подлавливали… И вот были они неудачниками, а тут вдруг становились вершителями судеб… Это и в Европе и в России было.

— А как же «Последняя свеча»?

— Эти стали известны случайно. У Романовского только одна запись была. А в мире таких, как он, было с десяток, не больше, кто тайной этой владел. И всех их пытались уничтожить, а они между собой тайно общались в надежде, что кто-то из них выживет.

— А почему нельзя было расширить круг, организовать слежку, собирать материалы? — тихо почти зашептала Лиза, уперлась локтями в стол и наклонилась к бабушке Миле, сократив расстояние.

— «Тайна свечи» — это как сокровище, помнишь сказку о драконе: увидел и заболел. Там сокровище из человека всегда дракона делало. Кто мог дать гарантию, что кто-нибудь, где-нибудь не заболеет желанием получить власть? В год выливали семнадцать свечей, и делали их семнадцать ведьм. Никто не знал, — кто они, где живут, чем занимаются… Организация была тайной, сильной — и людьми, и деньгами, и связями… Понимаешь?

— Ну да, кто же захочет исчезнуть… — согласилась Лиза и уселась на своё место поразмышлять над услышанным.

— Вот… поэтому и боролись с ними избранные, те, кто мог устоять.

— Простите, такая тайна… А вы откуда всё это знаете?

— Папа, когда уходил на фронт, мне подробно всё рассказывал. Война. Не знал, вернётся ли. Нужно было кому-то передать. А я — самое доверенное лицо для него. Передать он передал, только строго-настрого предупредил: «Сама, в одиночку, в это дело не лезь. Но помнить, да…» А для чего помнить, не сказал. Всё уж забыто давно. Ничего этого нет. Только старые истории…

— Если проблемы, поставленные прошлым, не сняты последующим развитием, если новые пути оказались менее результативными, чем ожидалось, и менее удовлетворяющими, чем старые, «в этом случае, — говорил английский историк Робин Джордж Коллингвуд[3], — тенденция возврата к прошлому окажется весьма сильной». Современник Романовского, кстати, да и вашего батюшки.

— Не дай Бог тенденциям этим вернуться…

…Мефодий Муромцев сидел за столом и смотрел, как муха бьётся в запылённое стекло. Пожужжит, поползает по стеклу, а потом взлетит, сделает пару кругов и с размаху в стекло — бац. Потом опять жужжит, и всё повторяется. «Вот и я примерно так же. Примерно так же… Свечи — стекло, я бьюсь об эту твердь и жужжу с досады. Вроде всё просто, а с места сдвинуться не могу. Не могу. Жу-жу-жу…»

Почему «свеча»? Часто используется? Допустим, но хлеб, мыло, сахар используются не реже. Бросил рафинад в чай, и пусть тает вместе с кем-нибудь. «Частота использования» — пусть остаётся. Далее, от свечи исходит «свет». Свет, тьма. «Свет» — это существенно. «Свет» — это скорость, огромная скорость — около 300 тысяч километров в секунду. По сегодняшним данным…

Да, и ещё световые волны имеют разные длины, определённые длины. Где этим занимаются? Так, Всесоюзный научно-исследовательский институт метрологии световыми волнами занимается, вот Павел Михайлович Тиходеев. Возьмём на заметку. Далее. Звуковые волны, колебания. Человек слышит так же ограниченно, как и видит. Может свеча «издавать» звук в диапазоне, не уловимом для человеческого уха? Человек воспринимает звуки в диапазоне от 16 до 20 000 Гц. Звуковые колебания с частотой ниже 16 Гц называют инфразвуком. А инфразвук — это… это и малое поглощение атмосферой, и дифракция, он легко проникает в помещения, огибает преграды. А ещё инфразвук вызывает вибрацию крупных объектов, а также входит с ними в резонанс. Резонанс — это оружие. Но Поклонов писал о тайне «замещения». Кто — кого? Как это нам поможет дойти до понимания?

Тук-тук-тук, билась муха о стекло, а потом стала ползать по нему, шевеля усиками, будто изучала. Эксперимент продолжался ещё с минуту. А потом она улетела. «Муха улетела, а я бьюсь. Мне ведь кажется, что привычным путём я найду выход. Я же гимназию окончил, потом институт. Физику-химию учил, имею представление, а значит, всё понимаю. А то, что есть нечто выше моего понимания, так этого не может быть. И поэтому — бац в стекло. Мухе проще. Она гимназий не кончала, у неё нет таких амбиций. Она побилась в стекло и улетела, а я буду стучать, стучать… или соображу, что выход не здесь, что видимая простота лишь обман зрения, а впереди «стекло», я его чувствую, но не вижу. Не могу увидеть. Чего я не могу увидеть из-за своего несовершенства? Чего? Куда лететь?»