— Ну он же советский человек, я никогда ничего прямо ему не говорил, знаете, как это, я не толкал его… Он и сам все понимал. Я был знаком, можно сказать, дружен с академиком Петром Капицей, всегда, когда приезжал в Москву, бывал у него на обедах. Он собирал много гостей, среди них бывали и протестующие люди. Да-да, ну не знаю, диссиденты ли, но люди с протестом. Мы всегда много разговаривали. Однажды кто-то сказал: а почему бы Леонтьеву не выступить по советскому телевидению? И я выступал. И не было никакой цензуры. Это было для меня потрясающее событие — говорить с русским народом. А главное — после этого я начал получать массу писем из Советского Союза. Это было очень интересно.

— Ну а наши нынешние события? Как вы к ним относитесь?

— Вы же знаете, я об этом много говорил, о моем отношении писали советские газеты. Перемены в стране носят поистине революционный характер, но надо что-то срочно делать. Положение в экономике остается неблагополучным. И жизнь людей очень трудная. Главное, что в течение десятилетий не работали экономические стимулы. Фактор заинтересованности — вот что сейчас очень важно. Мало одного энтузиазма. Об этом хорошо знал Ленин, когда вводил нэп. Надо задействовать рыночные механизмы. Хорошо или плохо работает человек или предприятие, должен решать не Иван Иванович или Петр Петрович, а рынок — посредством образования цен.

Василий Васильевич увлекся, разговорился, подходил официант и все подливал и подливал кофе — разговор продолжался, теперь уже на профессиональные для Леонтьева темы.

— Советский Союз и США как бы два противоположных конца радуги. Есть страны между ними. Они используют и рыночный механизм и государственное регулирование. Изо всех стран, у которых можно поучиться, я бы выбрал Японию. Японское правительство играет большую роль в экономической жизни страны, широко пользуется экономическими расчетами. Система цен — вот что очень важно. Сейчас цены в СССР часто не соответствуют издержкам производства. Без перехода к обоснованной системе цен не обойтись. Но это надо делать так осторожно… Иначе не избежать социального хаоса. Я бы сказал, это похоже на спуск с крутой горы. Без тормозов никак не обойтись. Вообще проблем много. Есть еще одно — горькое — сравнение. Знаете, пингвины. Попробуй научи их летать, если они последний раз летали миллионы лет назад. Надо учиться летать! А тут еще люди, которые противятся перестройке. Это не только те, кто уселся в удобных креслах. Упрощать не надо. А население? Подумайте, любой нормальный человек и хочет перемен и побаивается их: все привыкли к гарантированной работе, к постоянной зарплате, к социальному обеспечению. А тут… совершенно новая жизнь. И еще проблема цинизма… Цинизма я тоже опасаюсь, особенно у молодых людей. Они мало во что верят, тем более что материальные плоды перестройки созревают медленно. Потребуются годы, чтобы жизненный уровень народа начал повышаться. Ждать всегда трудно.

— А как, по-вашему, сколько придется ждать?

— Ну лет пять-шесть, не меньше. Это при том, чтобы не спать, а работать. Но я верю в гласность, верю в роль интеллигенции. Интеллигенция в России всегда играла особую роль, была духовным наставником нации. Кто в Америке главный герой? Удачливый бизнесмен. А в России? И в советской, и в старой, дореволюционной? Писатель, ученый, инженер, доктор. Я думаю, интеллигенции удастся убедить народ, особенно молодежь. Я ведь не специалист по Советскому Союзу, это всего лишь мое объяснение того, что происходит.

— Василий Васильевич, вы занимаетесь вопросами будущего мировой экономики. Как вы представляете себе в этом будущем место человека?

— Просто говоря, люди будут работать все меньше и меньше. В XIX веке паровая машина освободила большое количество физического труда человека. Теперь налицо новый рывок вперед. При разумных условиях он должен сделать жизнь человека легче. Когда я хочу пошутить, я говорю: «В раю Адам и Ева жили без работы очень неплохо. Потом они согрешили, за что были изгнаны. Их заставили работать по восемьдесят — сто часов в неделю. Все развитие человечества состоит в том, чтобы вернуть человека в рай, где он будет работать столько, сколько ему хочется, где он будет заниматься только тем, что ему по душе».

Уже в начале второй мировой войны официальная рабочая неделя в США составляла сорок два часа. Сейчас сорок часов. И так будет продолжаться. Но тут, конечно, большой вопрос. Если машина может заменить человека, то зачем предпринимателю люди? Ведь машины не требуют зарплаты и не бастуют. Но массовая безработица грозит серьезными социальными последствиями. И тут свою роль должно сыграть государство. Потому что если оставить это механизму конкуренции, то он выбросит рабочих из системы, как тракторы выбросили лошадей. Но если бы лошади могли голосовать, то дело бы обстояло иначе. К счастью, люди могут голосовать.

Помните, я говорил, что советская и американская системы — это как бы противоположные концы радуги. Я надеюсь, что в итоге реформ в Советском Союзе сложится такая система, которая сохранит в себе внимание к человеческим нуждам. Высокая производительность труда очень нужна, но то, как продукт распределяется, социальная справедливость, это тоже очень важно.

…Заканчивается наш завтрак, мы прощаемся. Леонтьев приглашает в гости к себе на дачу, в Коннектикут.

— Вот бы где мы могли спокойно поговорить! А здесь… Одни обязательства, да к тому же через день улетаю в Японию.

— А как вы переносите бесконечные перелеты? И еще разница во времени?

— Я? — он улыбается. — Просто не замечаю. Привык. А что делать? Выхода нет. Ну до встречи в Коннектикуте.

3

В Коннектикут мы так и не собрались: наша командировка пришла к концу. В следующий раз я приехала в Нью-Йорк одна и, о совпадение, жила на той самой улице Мерсер, на которой расположен институт Леонтьева. Я позвонила. Леонтьев был за границей. Мы встретились с его женой Эстелл, с которой были знакомы. Пешком через сквер, в знакомый дом. Жена Леонтьева — моложавая, стройная женщина, поэтесса, музыкантша. Мы почему-то сразу заговорили об Ахматовой, о том, как готовился сборник ее поэзии на двух языках. В издательском проекте, как здесь принято называть, принимали участие и Леонтьевы.

В гостиной черные кожаные диваны, рояль, музыкальная система, масса пластинок. На стенах хорошая живопись. И рисунок мальчика. Знакомая манера.

— Это Петров-Водкин, — говорит Эстелл.

— А мальчик похож на Василия Васильевича.

— А это он и есть, когда ему было десять лет. Петров-Водкин рисовал его еще до революции. Мать сохранила. Вы знаете историю его родителей?

Да, историю родителей