— Да ты что, Аю-Даг… Я же вино пила, — попыталась отказаться я,

— Повышать градус разрешено, — авторитетно заявил Гришка.

— Кем разрешено?

— Минздравом…

— Да я водку не люблю! — возмутилась я.

— А… Извини, — кротко ответил он и долил мне в чашку до самого края вина. — Держи! За тебя!

— Ну разве что за меня… — тихо сказала я и выпила.

— Вкусно? — заботливо спросил Гришка.

— Неплохо, — честно призналась я. — Только крепко и тошнит слегка.

— А ты часом не беременна? — вдруг спросил Гришка, резко прекратив наливать вторую порцию и подозрительно на меня посмотрев.

— Иди ты в баню! Наливай! — рявкнула я. Если бы Аю-Даг ходил в баню всякий раз, как я его туда посылала, он был бы уже профессиональным банщиком. Обычные люди так часто туда не ходят.

— Ну что… Мы свое дело сделали, — крякнул Аю-Даг, с отвращением сглотнув водку. — Пойдем обратно.

— Не хочу. Они там про меня гадости говорят, — сказала я, с удивлением отмечая, что говорю как Машка на уроках сценической речи. То есть с большим усердием и старательно артикулируя.

— Кто говорит? Пойдем ему в морду дадим… Ну, вставай, Ева! — сказал Аю-Даг решительно.

— Ему дашь… — мечтательно ответила я. — Как же… Он же у нас герой дня без ретуши. А ведь, Гришка, я тут подумала — он ведь даже рюмку за меня не поднял. Как будто бы у него «Девятый вал» купили. А ведь это меня… меня! купили за тысячу долларов.

— Ева! — веско сказал Гришка, пытаясь смотреть трезво. — Ты стоишь гораздо дороже! Во всяком случае, по моим подсчетам…

— А он этого не понимает! Он думает, это его купили. — Я воодушевлялась все больше. — А может, Хойзингтон меня всю жизнь искал! Может, я девушка его мечты!

— Да не дай тебе бог, Ева, стать девушкой его мечты, — взмолился Гришка. — Ты бы его видела! — добавил громовым голосом: — Но твоя заслуга неоспорима! Если бы Чургулия меня написал, никто б и за рупь не взял. Так что пойдем! Пойдем выпьем за тебя!

Он потащил меня в комнату. Народ курил прямо за столом. Казалось, что грозовая туча спустилась прямо к нам в мансарду. Съедено было все? А Эдельберг преспокойно питался из моей тарелки. Так что закусить так и не довелось. Место мое уже занял нелюбимый мною Карпинский.

Чургулия не пошевелился. У него были принципы — он не терпел нежностей при людях. А иначе, как к себе на колени, сажать меня ему было некуда.

Широким жестом Молочник меня поманил к себе и усадил на краешек своего стула.

Гришка стоял во главе стола со своей чашкой. Мне плеснули чистой водки в чью-то пустую рюмку, проверив ее относительную чистоту на просвет.

— Предлагаю тост! — хорошо поставленным басом прогудел Гришка. Свои вокальные способности он приберегал на крайний случай. Все давно уже привыкли, что Гришка обычно говорит тихо. И красоты его голоса не распознаешь. Но я-то знаю. Когда мы с ним готовимся к экзаменам, он, бывало, как заголосит в туалете. И все из репертуара Шаляпина. Но это наша маленькая тайна. — Возможно, Айвазовский и не обмывал свой «Девятый вал», Малевич не макал в спирт «Черный квадрат», Шишкин не наливал медведям, а Врубель так и не выпил на брудершафт с демоном. Я не берусь утверждать. Может быть, все было как раз наоборот. Но сегодня мы пьем не за волны, квадраты, медведей и демонов. А за чудесную модель и музу Еву! За ее прекрасные глаза, подмигнувшие с холста не последнему господину Хойзингтону. Ведь если по справедливости — понравилась ему Ева! А Гавриила он тогда и видеть не видывал. За Еву! За тебя, старушка!

— Ура! За Еву! — заорали все радостно.

— За Еву, приносящую доход в валюте! — прокричал Аю-Даг.

— Иди ты в баню… — засмеялась я.

И с трудом отловив многозначительный взгляд Чургулии, я чокнулась с ним рюмкой. Взгляд его, как всегда, говорил мне больше, чем слова. Можно было предположить, что еще лучше выражать свои чувства Чургулия умел кистью и красками. Но это было бы ложным предположением.

Никаких чувств его картины не выражали.

Они выражали только мысли. И ничем не искаженную реальность.

А вот моя реальность искажалась чем дальше, тем больше. Настроение после оваций в мою честь заметно улучшилось. Мне казалось, что я прошла судьбоносный кастинг. Что мое лицо выбрали из десятка других. Что я… Что у меня… Что что-то такое произошло прекрасное.

Когда кончилась водка, начались танцы. Я обожаю танцевать под безумную музыку, которую слушает мой муж. Она рвет душу, а потом зализывает раны. Она дает мне то, чего пока не давала жизнь.

Машка Ольшанская танцует для тех, кто вокруг. Она чувствует себя в центре внимания, как на сцене. Гришкина девушка Лена — не из нашего муравейника. Она выбирает себе жертву и танцует только для нее. Так она Гришку и подцепила. Она в танцах реализуется как женщина.

А я танцую для себя. Мое тело просит движения. Я ни на кого не смотрю. Я закрываю глаза и превращаюсь в музыку. Мне все равно, что обо мне подумают. И судя по всему, это привлекает окружающих еще больше. Меня почти всегда кто-то «будит». И глаза приходится открывать. Честно говоря, я этого терпеть не могу, потому что кайф мне ломают.

Но на этот раз тот, кто меня «будил», так и не добудился. Глаза я не открыла. И упрямо улыбалась, когда кто-то пытался трясти меня за плечи. Я даже не знаю, кто это был. И мне неинтересно.

Музыка уводит меня далеко отсюда. Туда, где люди не боятся страдать и любить, где они разрывают цепи обыденности и уходят в никуда, чтобы пострадать вдоволь. Сбрасывают с ног гири приличий и запретов и начинают жить по-настоящему. Здесь и сейчас.

Но вместо того, чтобы попробовать жить «здесь и сейчас», я все дальше ухожу в мечты. Закидываю руки за голову, поднимаю лицо к небу и отбиваю резкими поворотами жесткий ритм моей любимой песни.

На поворотах меня кто-то подхватывает, потому что я со своими упрямо закрытыми глазами безответственно прыгаю в невесомость.

Что было потом, я помню плохо. Несмотря на то, что глаза я в конце концов открыла. Помню только, что танцевала у открытого окна. И кажется собиралась прямо оттуда пойти погулять по вечно манящим меня крышам.

Но кто-то схватил меня, как кота, поперек живота и отнес в глубину комнаты, подальше от окна. А потом, опираясь на чью-то руку я взобралась на стол. И чисто символически продолжала танцевать там, иногда со звоном что-то со стола скидывая. А может, меня туда поставили специально, чтобы не крутилась под ногами и в окно не выпадала?

Наверное, все они уже ушли. А я не заметила. Потому что продолжала танцевать на столе с закрытыми глазами. Только тогда, когда Чургулия закинул меня на свое плечо, я поняла, что музыка уже не играет. Просто я сама себе ее так громко пою.

Видимо, что-то важное я все-таки пропустила.