Ферн почувствовала стыд за их наготу, хотя в этом ощущении было и нечто гордое, хрупкое, как у побежденной королевы, доставленной к завоевателю. Колин смотрел на нее с видом собственника. Она скомкала влажный кусок полотна, чтобы скрыть пятна, и бросила на туалетный столик.

Ее пеньюар нетронутым лежат на скамейке в ногах кровати, и теперь Ферн надела его как щит из кружев и тонкого льна.

Колин поднял бровь.

– Вид был привлекательным.

– Если вы хотите, чтобы я снова разделась, вам нужно лишь приказать. Я обещала повиноваться мужу. – Она почти испугалась, услышав свои непрошеные слова.

От холода в глазах Колина у нее слегка перехватило дыхание. Мужчина с взъерошенными после сна волосами не должен быть таким грозным.

– Надеюсь, мне вообще не потребуется вам что-либо приказывать.

– Разумеется, нет. Это была шутка.

Но Ферн почувствовала, как пустота в дальнем уголке ее души превратилась в горячее, твердое зерно, а пальцы, казалось, действовали самостоятельно, застегнув пеньюар раньше, чем она снова повернулась к зеркалу, чтобы осмотреть свой туалет.

Колин состроил гримасу, когда она повернулась к нему спиной. Он уже некоторое время лежал без сна в тщетной надежде, что головная боль и тошнота исчезнут до того, как его жена проснется. Несмотря на слишком яркий свет из окон, от которого у него болели глазные яблоки, лицо Ферн было вполне приятным зрелищем, если бы не сдвинутые брови, когда она смотрела на него. Будь в спальне темнее, оно бы понравилось ему даже больше.

Он встал с постели... и сразу пожалел об этом. Потирая лоб, Колин обошел кровать, задернул бархатные шторы.

Намного лучше.

Возможно, это была плохая идея – напиваться в брачную ночь, признался он себе. Да и не так уж он был пьян, чтобы у него отшибло память, а из того, что он помнит, все прошло хорошо. Его желание удовлетворено, Ферн проявила готовность и была довольно приятной, хотя и не столь изощренной в постели, как некоторые из его знакомых женщин, но это не порок. Он даже рад иметь неопытную жену, он всегда считал подобные сложности излишними и нежелательными в своем поиске облегчения, доставлявшего удовольствие.

Колин слишком резко повернулся, опять вызвав головную боль.

– Вы прекрасно выглядите, mon ange, но только вы и прекрасны в это проклятое утро, – сказал он, стараясь не морщиться от боли.

Ферн засмеялась, лицо у нее разгладилось, и он понял, что до сих пор оно было напряженным.

А впереди еще беспокойства медового месяца. Колин мысленно фыркнул. Он что, должен провести его, каждую ночь добиваясь от нее чего-то лаской? Кроме того, неясно, по какому поводу она может нервничать. Если разобраться, их брачная ночь прошла хорошо. Почти удовлетворительно, не будь она такой скованной ближе к концу. Отвернувшись от нее, Колин надел халат.

– На сегодня я запланировал для нас осмотр Королевского павильона. Но сейчас эта мысль уже не так привлекает меня. – Он посмотрел на окно, где солнце золотило края неплотно задернутых штор.

Ферн опять улыбнулась, и в этот раз он заметил ее напряжение.

– Мысль восхитительная.

Совершенно приемлемый ответ. Тогда почему он его задел?

– Как только мы позавтракаем. – Он подошел к кровати, дернул шнурок звонка. Потом открыл шкаф, чтобы достать утренний костюм, белье и накрахмаленную белую рубашку. – Я жду вас через полчаса внизу. Мой камердинер Вильямс займется мной в гостиной, так что вы можете одеться наедине с этой служанкой... как ее там...

– Люси.

Выражение лица у Ферн изменилось, но перемена была столь непостижимой, что Колин не мог понять ее смысл. Затем она поблагодарила его, довольно искренне и он прогнал мучительные сомнения.

– Вы на самом деле очень милы, mon ange, – машинально сказал он, но закрыл за собой дверь с ощущением неопределенности.

Колин уже не знал точно, каким станет его брак, то есть впервые на его памяти у него не было уверенности в чем-то очень важном.

Ему не нравилось это чувство. Он только надеялся, что не будет испытывать неприязни и к своей жене.

Ферн тупо смотрела на закрывшуюся дверь. У нее было такое ощущение, будто земля уходит из-под ног. Для Колина ничего не изменилось. Он даже не представлял, что сделал с ней, что она чувствовала.

Дверь снова открылась, и Ферн замерла. Но вошла ее временная горничная.

– Здравствуйте, мэм. – Она сделала неуклюжий реверанс и с откровенным любопытством взглянула из-под ресниц на хозяйку.

– Доброе утро, – ответила Ферн со всем достоинством, какое могла собрать. Потом раздвинула шторы, впуская в комнату свет и морской ветер.

– Но, мэм, кто-нибудь может сюда заглянуть! – воскликнула шокированная горничная.

– Тогда я отойду от окон, – решительно сказала Ферн.

Служанка открыла рот, словно желая возразить, и тут же закрыла его.

– Да, мэм.

Пока горничная одевала ее, Ферн стояла как манекен, притворяясь, что не замечает понимающих взглядов, которые та метала на раскиданную одежду и смятую постель.

«Она понимает больше меня, – с внезапной обидой подумала Ферн, – хотя я ничего не сказала, ничего не сделала, только позволила одеть себя». Она покорно сидела у туалетного столика, разглядывая свое платье из голубой тафты.

Пока горничная приводила в порядок ее растрепанные волосы, Ферн впервые за долгое время смотрела на свое отражение. С начала ее выхода в свет она часто сидела вот так перед зеркалом и по десять раз на дню останавливалась перед ним, чтобы поправить шляпку или пригладить волосы. Но теперь она смотрела на все другими глазами.

Она видела молодую сероглазую женщину, бесспорно красивую, с нежным лицом, мягкими волосами, обычную, предсказуемую, осмотрительную.

– Далеко ли до Павильона? – спросила она у Люси.

– Не могу сказать, мэм. Не слишком далеко.

«В таком случае я пойду туда пешком, – решила Ферн. – Надо будет попросить об этом Колина». – Ей очень не хотелось оказаться в экипаже наедине с мужем, хотя она сознавала, что между ее просьбой и разрешением Колина лежит пропасть. Не было никаких оснований считать, что он пойдет ей навстречу. Она почти не сомневалась в отказе, чувствуя неправедное удовлетворение, что заставит Колина противиться ей, вместо того чтобы просто исполнять каждую ее прихоть. Такой поступок не только подчеркивал ее бессилие, он требовал от Колина взять на себя роль самодура, а не великодушного благодетеля, и теперь эта разница почему-то стала для нее решающей. Возможно, это будет иметь какое-нибудь значение.

Когда горничная, закончив свое дело, ушла, Ферн тоже направилась к двери, но по пути заметила на стуле жилет Колина и сразу вспомнила о письме, которое он читал в поезде. Она не имела права его брать. Муж приказал ей держаться подальше от всех дел, однако гнев и обида заставили ее подойти к жилету. Сердце громко стучало, пока она лихорадочно обшаривала наружный карман. Там оказалось два письма вместо одного.