Мама Торрес, худая иссохшая женщина с древними глазами, правила фермой уже десять лет – с тех самых пор, как ее муж споткнулся в поле о камень и упал на гремучую змею. Когда человека кусают в грудь, поделать уже ничего нельзя.

У мамы Торрес было трое детей: два чернявых недоростка двенадцати и четырнадцати лет, Эмилио и Рози, – их мама Торрес отправляла рыбачить на скалы под фермой, когда море было спокойное и школьный надзиратель уезжал в какой-нибудь дальний уголок округа Монтерей, – и Пепе, высокий улыбчивый юноша девятнадцати лет. Любвеобильный, нежный мальчик, только очень уж ленивый. У Пепе была вытянутая голова с заостренной макушкой, на которой росла густая копна черных кучерявых волос. Мама Торрес сделала ему прямую челку, чтобы он хоть что-то видел. У Пепе были острые индейские скулы и орлиный нос, зато губы – мягкие и нежные, как у девочки, а подбородок – точеный и хрупкий. Ноги и руки ему достались какие-то угловатые, развинченные, и никто не мог заставить его работать по хозяйству. Мама втайне считала его славным и храбрым мальчиком, но вслух только попрекала: «Видно, лень передалась тебе по отцовской линии, потому что в моей семье таких лодырей никогда не бывало». Или: «Когда я носила тебя в утробе, однажды из кустов вышел ленивый койот и эдак хитро на меня зыркнул. Видать, потому ты такой и уродился».

Пепе только смущенно улыбался и втыкал в землю свой складной ножик – чтобы лезвие не тупилось и не ржавело. Нож достался ему по наследству от отца – длинный тяжелый клинок, прячущийся в черную рукоять. На рукояти была маленькая кнопочка: нажмешь ее – и лезвие тут же выскочит. Пепе никогда не расставался с ножом, ведь он был отцовский – а значит, бесценный.

Как-то солнечным утром, когда синий океан под обрывом ярко сверкал, а подводные камни купались в белом прибое, и даже высокие горы имели благосклонный вид, мама Торрес открыла изнутри дверь лачуги и крикнула:

– Пепе, у меня для тебя поручение!

Ответа не последовало. Мама прислушалась. За сараем кто-то звонко смеялся. Она подобрала длинную тяжелую юбку и зашагала туда, откуда доносились детские голоса.

Пепе сидел на земле, опершись спиной на ящик и сверкая белоснежными зубами. По бокам от него стояли замершие в нетерпении малыши. В пятнадцати футах от них из земли торчал столб красного дерева. Рука Пепе безвольно лежала на коленях, сжимая в ладони нож. Сам Пепе с улыбкой смотрел в небо.

Вдруг Эмилио пронзительно крикнул:

– Йа!

В ту же секунду рука Пепе щелкнула, точно хлыст, и метнула нож: тот раскрылся уже в воздухе, и кончик лезвия с глухим стуком вонзился в столб, а черная рукоять мелко задрожала. Все трое восхищенно засмеялись. Рози подбежала к столбу, выдернула нож и вернула его брату. Он спрятал лезвие, вновь сжал нож в безвольно повисшей руке и самодовольно улыбнулся небу.

– Йа!

Тяжелый нож стремительно вылетел из руки и опять воткнулся в столб. Мама Торрес медленно, как баржа, подплыла к детям и остановила игру.

– Весь день забавляешься с ножом, точно это игрушка! – заворчала она на Пепе. – А ну подымайся! На что тебе ноги – башмаки стирать? Вставай! – Она схватила его за развинченное плечо и встряхнула. Робко улыбаясь, Пепе неохотно поднялся на ноги. – А теперь слушай! – крикнула мама Торрес. – Сейчас пойдешь на холм, поймаешь там лошадь и наденешь на нее папино седло. Поедешь в Монтерей. У нас кончилось лекарство. Да и соль почти вышла. Ну, ступай за лошадью!

В расслабленном теле Пепе наметился бунт.

– В Монтерей? Я? Один? Si, мама.

Она нахмурилась:

– И не думай, остолоп, будто я позволю тебе купить конфет! Денег получишь ровно на лекарство и соль.

Пепе улыбнулся:

– Мама, а можно я надену шляпу с лентой?

Она тотчас растаяла:

– Конечно, Пепе.

– А зеленый шейный платок на шею? – мягким и вкрадчивым голосом спросил он.

– Так и быть, если обещаешь обернуться быстро и без приключений, зеленый платок тоже можешь взять. Только снимай его за едой, не то заляпаешь…

– Si, мама. Я аккуратно буду есть. Я уже взрослый.

– Ты-то? Взрослый? Букашка ты, а не взрослый!

Пепе отправился в хлипкий сарай, взял там веревку и пошел на холм ловить лошадь.

Отцовское седло было ветхое, так что под стершейся кожей тут и там проглядывал дубовый каркас. Когда Пепе поймал лошадь, оседлал и забрался на нее верхом, мама Торрес вынесла ему из дома круглую черную шляпу с кожаной лентой на тулье, а на шею повязала шелковый зеленый платок. Синяя джинсовая куртка Пепе была гораздо темнее брюк, потому что стирали ее куда реже.

Мама вручила сыну большой пузырек для таблеток и несколько серебряных монет.

– Это на лекарство, – сказала она, – а это на соль. И не забудь поставить в церкви свечку за папу. Это на сласти для малышей. Ужином тебя накормит моя подруга миссис Родригес, глядишь, и переночевать пустит. Когда придешь в церковь, десять раз прочти «Отче наш», двадцать пять – «Аве, Мария» и сразу выметайся оттуда! А то знаю я тебя, дубина стоеросовая: будешь весь день читать молитвы и глазеть на свечки да на иконы. Вредная это привычка – на красивые вещи заглядываться, понял?

В черной шляпе, прикрывавшей заостренную макушку и копну черных волос, Пепе выглядел совсем взрослым и серьезным. Да и в седле он хорошо держался. Мама Торрес подумала, какой у нее красивый, высокий, смуглый и стройный сын.

– Я б тебя, букашку, одного в город не отправила, да вот лекарство перевелось, – тихо сказала она. – А без лекарства нельзя, вдруг у кого зуб заболит или желудок расхворается? Всякое ведь бывает.

– Adios, мама! – воскликнул Пепе. – Я скоро вернусь, не переживай! Можешь посылать меня в город почаще. Я теперь взрослый!

– Глупый цыпленок ты, а не взрослый.

Пепе расправил плечи, щелкнул поводьями по лопаткам лошади и ускакал. Оглянулся он всего один раз: домашние еще стояли и смотрели ему вслед. Пепе гордо улыбнулся и пустил свою крепкую буланую лошадку рысью.

Когда он скрылся за небольшим уклоном дороги, мама повернулась к малышам, но обратилась не к ним, а скорее к самой себе:

– Он теперь почти мужчина. Наконец в доме опять будет мужчина! – Она посмотрела на детей, и взгляд ее стал суровее. – А ну ступайте на скалы. Сейчас будет отлив, насобираете морских ушек.

Она дала детям по железному крюку и отвела к крутому спуску на скалы. Потом взяла гладкий камень метате и села у дверей дома молоть кукурузную муку, время от времени поглядывая на дорогу, по которой ускакал Пепе. Наступил полдень, а затем и день: малыши отбивали мясо моллюсков о скалы, чтобы не было таким жестким, а мама Торрес раскатывала лепешки. Потом, когда красное солнце стало опускаться в океан, они поужинали. Вечером все сидели на ступеньках крыльца и следили за восходом белой луны.

Мама сказала: