Они свернули на Пятую авеню и остановились перед старым офисным зданием. Медная табличка сбоку от двери неброскими рельефными буквами гласила: «КОРПОРАЦИЯ „УОРЛД ЭНТЕРПРАЙЗЕС“». Чтобы защититься от прямых лучей, Ньютон настроил очки на более темный оттенок и вышел из лимузина. Он стоял на тротуаре, потягиваясь, подставив лицо солнцу, умеренно теплому для людей вокруг, приятно жаркому для него.

Артур высунул голову из машины:

– Мне подождать вас, мистер Ньютон?

Он вновь потянулся, наслаждаясь светом и воздухом. Вот уже больше месяца он не выходил из квартиры.

– Нет. Я позвоню, Артур. Но скорее всего, вы мне до вечера не понадобитесь; если хотите, можете сходить в кино.

Он прошел по вестибюлю, мимо ряда лифтов, к особому подъемнику в дальнем конце зала, где уже ждал, вытянувшись по струнке, лифтер в безупречной униформе. Ньютон улыбнулся про себя; можно вообразить, какая суматоха поднялась вчера, когда он позвонил и сказал, что приедет утром. Он не был здесь месяца три и вообще редко выходил из дома. Лифтер нервно выпалил отрепетированное: «Доброе утро, мистер Ньютон». Он, улыбнувшись в ответ, вошел в распахнутую дверцу.

Подъемник медленно и очень плавно достиг седьмого этажа, где прежде размещалась юридическая контора Фарнсуорта. Тот уже ждал у лифта. На нем был серый шелковый костюм, достойный монарха, на пухлом, тщательно наманикюренном пальце сверкал алый драгоценный камень.

– Вы прекрасно выглядите, мистер Ньютон, – произнес Фарнсуорт, бережно принимая протянутую ладонь. Наблюдательный юрист давно приметил, как кривится Ньютон от грубых прикосновений.

– Спасибо, Оливер. В последнее время я особенно хорошо себя чувствую.

Фарнсуорт провел гостя по коридору – к табличке «У. Э. Корп.» – и дальше, мимо замерших в почтительном молчании секретарей, в собственный кабинет, дверь которого украшали маленькие бронзовые буквы: «О. В. Фарнсуорт, президент компании».

Кабинет был обставлен по-прежнему. Среди мебели эпохи рококо царил большой, непомерно роскошный стол работы Каффиери[7]. Комнату, как обычно, наполняла музыка – на сей раз скрипичная; она резала Ньютону слух, но он промолчал.

Пока они болтали ни о чем, горничная принесла чай – Ньютон научился ценить этот напиток, хотя и не мог пить его горячим. Затем перешли к делу. Предстояло обсудить юридические вопросы, назначение директоров, холдинговые компании, гранты, лицензии и роялти, финансирование новых заводов, приобретение уже существующих, рынки, цены и колебание спроса на те семьдесят три вида потребительских товаров, что выпускались компанией (телевизионные антенны, транзисторы, фотопленка и счетчики радиации), и три с лишним сотни отданных в аренду патентов, от нефтепереработки до безвредного заменителя пороха в детских игрушках. Ньютон видел, что Фарнсуорт даже больше обычного изумлен точностью его памяти, и сказал себе, что разумно будет сделать несколько умышленных ошибок в цифрах и деталях. И все же он получал удовольствие – прекрасно сознавая пустую и дешевую гордыню, питавшую это чувство, – от применения антейского интеллекта к проблемам земного производства. Как если бы кто-нибудь из этих людей (он всегда думал о них как об «этих людях»; несмотря на то что научился любить их и уважать) имел дело с группой очень сообразительных шимпанзе… Ньютон полюбил землян и, обладая изначально заложенным в природе каждого разумного существа тщеславием, не мог отказать себе в мелкой слабости: изумлять их умственным превосходством. Впрочем, как бы приятно это ни было, следовало помнить, что люди куда опаснее шимпанзе и уже тысячи лет не видели антейцев без маскировки.

Горничная принесла ланч: сэндвичи с курицей и бутылку рейнвейна для Фарнсуорта, овсяное печенье и стакан воды для Ньютона – тот еще в самом начале жизни на Земле обнаружил, что лучше всего его организм усваивает продукты из овсяных хлопьев. После ланча продолжили разговор о финансировании различных предприятий. Эта игра увлекала Ньютона сама по себе; ее правила он изучил на месте (в этом обществе, на этой планете оказалось много такого, чего нельзя было узнать из телепередач) и обнаружил в себе природный к ней талант – возможно, атавизм, восходящий к предкам, жившим в ту эпоху, что ныне считается золотым веком примитивной культуры Антеи. Это было то время, когда Земля переживала второй ледниковый период, – эпоха безжалостного капитализма и войн до того, как антейские источники энергии практически истощились, а вода ушла. Игра с акциями и финансами нравилась ему, хотя собственное превосходство почти не оставляло места азарту и хотя он вступил в нее с крапленой колодой, которую обеспечивали десять тысяч лет антейской электроники, оптики и химии. Однако он ни на мгновение не забывал, зачем прилетел на Землю. Знание это было с ним каждую секунду – неизбывное, словно тупая боль в окрепших, но все равно постоянно усталых мышцах, словно невыносимая чуждость этой огромной и многоликой планеты, к которой он немного привык, но она так и не стала родной.

Ему нравился Фарнсуорт. Нравились те немногие люди, с которыми он общался. Ни с одной женщиной Ньютон пока не познакомился; он боялся их, сам не понимая почему. Порой он жалел, что соображения безопасности не позволяют сойтись с этими людьми поближе. Фарнсуорт при всем своем гедонизме был умен, расчетлив и увлеченно играл в финансовую игру. За ним требовалось приглядывать; этот острый ум мог быть потенциально опасен. Свой капитал (утроенный с помощью Ньютона) он заработал не только благодаря репутации…

Объяснив Фарнсуорту, что надо сделать, Ньютон на мгновение откинулся в кресле и, помолчав, сказал:

– Оливер, теперь, когда деньги начали… накапливаться, я хотел бы поговорить о новом предприятии. Я уже упоминал об исследовательском проекте…

Фарнсуорт не удивился. Впрочем, он, вероятно, догадывался, что для сегодняшнего визита должна быть какая-нибудь серьезная причина.

– Да, мистер Ньютон?

Гость мягко улыбнулся:

– Предприятие совершенно нового типа, Оливер. И, боюсь, очень дорогое. Думаю, от вас потребуются определенные усилия, чтобы его организовать, по крайней мере с финансовой стороны.

Он глянул за окно на серые фасады Пятой авеню, на деревья.

– Проект будет некоммерческим, и, я полагаю, лучше всего учредить исследовательский фонд.

– Фонд? – Фарнсуорт поджал губы.

– Да, я думаю, мы зарегистрируем его в Кентукки и вложим туда практически весь капитал, какой я только смогу собрать. Полагаю, около сорока миллионов долларов, если убедим банки нам помочь.

Брови Фарнсуорта взлетели.

– Сорок миллионов? Вы не стоите и половины этой суммы, мистер Ньютон. Может быть, через полгода, но мы едва начали…

– Да, знаю. Но думаю, мы продадим мои права на «Уорлдколор» «Истмен кодаку». Разумеется, вы можете сохранить свою долю, если пожелаете. «Кодак» сумеет разумно распорядиться «Уорлдколором». Они готовы заплатить довольно много – при условии, что я не выброшу на рынок конкурирующую цветную пленку в ближайшие пять лет.