— Вы, кажется, хотели нам нечто сообщить по этому самому поводу, почтенный отец Ансельм? — сказал ольдермен.

— Да, да! — подтвердил монах и передал дословно разговор, подслушанный им под окном его кельи.

— Так вы думаете, что это были датчане — те, что затевали против нас нападение? — спросил ольдермен. — Не можете ли вы описать мне внешность этих обоих молодцов?

Ансельм очень охотно исполнил его желание, и не только ольдермен узнал в описываемом лице Кнута Торсена, но даже и Реймар.

— С этими обоими датчанами, — сказал Реймар, — я ехал сюда на одном корабле из Любека. Я знавал их обоих в Визби. Золотых дел мастер Нильс там пользуется очень дурной репутацией, и меня удивляет то, что Торсен мог с ним сойтись. Торсен ходатайствовал перед любекским советом об отмене произнесённого против него приговора, однако же его ходатайство встретило препятствие, сущность которого мне неизвестна. Во время всего плавания сюда Торсен постоянно смотрел на меня очень враждебно, хоть я не принимал никакого участия в решении его судьбы.

— Он принадлежит к числу тех безумцев, которые непременно хотят головою пробить стену, — презрительно заметил ольдермен, лишь вскользь упомянув о своём свидании с Торсеном.

— И он, и его сотоварищ задумали непременно вам отомстить, — начал было отец Ансельм, — а потому будьте, пожалуйста, осторожны, г-н Тидеман, и обратите внимание на моё предупреждение.

— Не боюсь я мщения этого датчанина, — перебил Ансельма Тидеман с гордым сознанием собственного достоинства. — Этот датчанин слишком слаб и ничтожен, чтобы повредить нашему союзу даже и здесь, на чужбине.

— Да ведь лондонскую чернь немудрено поднять, — заметил Ансельм, — да притом же головы-то у всех подогреты излишними возлияниями по поводу сегодняшнего праздника.

— У нас везде расставлены вёдра с водой — вот мы им головы-то и остудим!

Монах пожал плечами и сказал:

— Никакой опасностью не следует пренебрегать! Иногда маленькая случайность способствует тому, чтобы от искры раздуть пожар.

— Благодарю вас за ваше предупреждение, — сказал ольдермен, посмеиваясь, — но не могу, однако же, не высказать, что вы смотрите на дело уж слишком мрачно. Одиночество, среди которого вы проводите жизнь в вашей келье, населяет ваше воображение такими страшными видениями, каких в действительности вовсе не существует. А вы, г-н Стеен, — добавил он, обращаясь к Реймару, — конечно, с удовольствием желали бы проводить вашего дядю, и я вам разрешаю эту отлучку. Но я прошу вас о своевременном возвращении, так как ровно в 9 часов вечера решётка перед воротами нашего двора опускается и никто уже не может быть впущен во двор ранее завтрашнего утра.

— О! Я вернусь гораздо ранее! Как ревностный ганзеец, я ни в коем случае не опоздаю на сегодняшнее торжественное вечернее собрание.

Ансельм хотел было ещё распространиться о том же предмете, но Тидеман кивнул дружелюбно и дяде, и племяннику и вернулся к своим занятиям.

IV

Пиршество ганзейцев

Неутомимо работал Тидеман до самого наступления сумерек; затем отложил перо в сторону, запер в стол бумаги и документы и пошёл в большую залу собраний, где и должны были вечером собраться почётные гости. Зорким взглядом окинул он кругом себя, как бы желая убедиться, всё ли находится там в надлежащем порядке.

Вокруг высокого камина и вдоль по всему искусно разукрашенному деревянному карнизу тесным рядом были выставлены серебряные и оловянные сосуды, праздничная утварь торжественных собраний, на которые созывались почётные гости. Между этими сосудами было много всяких чужеземных диковинок, привезённых из-за моря. Ольдермен не нашёл здесь ничего, требующего исправления, к великому удовольствию окружавшей его толпы слуг, и затем обратился к обзору стен, увешанных коврами. Здесь он сделал кое-какие изменения, потом осмотрел главный стол, стоявший на возвышении, предназначенный для хозяев и уставленный богато вызолоченными кубками. Потом обошёл длинные столы, приготовленные для приказчиков; кстати, заглянул и в кладовую, смежную с залой, и, убедившись в том, что массивный железный сундук, служивший хранилищем харатейных грамот и важнейших драгоценностей, накрепко заперт, направился в кухню, где по стенам как жар горели ярко вычищенные кастрюли, блюда и сковороды, а около очага суетились повара, приготовляя к вечерней трапезе обычные рыбные блюда.

Ольдермен, по-видимому, остался вполне доволен осмотром, и так как приближался час, назначенный для собрания, то он приказал слугам зажечь свечи в различных фигурных подсвечниках и люстрах, которые были привешены и к потолку, и к боковым колоннам залы и сделаны были в виде сирен, кораблей, оленьих рогов, венков и гирлянд.

Г-н Тидеман фон Лимберг принадлежал к числу тех деловых людей, лица которых редко освещаются лучом мимолётной улыбки, пока они заняты исполнением своих обязанностей. В этот вечер ольдермен казался ещё серьёзнее обыкновенного и даже с некоторою тоскою обводил он глазами эту ярко освещённую залу, вспоминая, как часто он здесь обращался с речью к своим сотоварищам и как часто видел здесь изъявление уважения к себе не только со стороны ганзейцев, живших на лондонском дворе, но и со стороны местных городских властей, и со стороны иноземных депутаций.

В нынешний вечер всем этим почестям наступал конец, так как он, по положениям «Стального двора», должен был сегодня, в определённый срок, сложить с себя обязанности ольдермена. Мало того, в ближайшие два года он не мог быть вновь избран. Тяжёлая ответственность и масса труда выпадали на долю того, кто бывал избран на должность ольдермена лондонского торгового двора! Кроме внутреннего управления двором он должен был ведать и всей заграничной корреспонденцией и так пристально следить за ходом торговли, что каждая фактура выгружаемого во двор или вывозимого со двора товара должна была носить на себе его собственноручную подпись. Правда, у ольдермена было два помощника, которые значительно облегчали его труд; однако же главная доля работы и надзор за общим течением дел лежали всё же на нём одном. Тидеман был педантически предан исполнению своих обязанностей, даже в воскресенье и праздники он до самого вечера работал в своей конторе, и всё же он весьма неохотно слагал с себя свои обязанности и возвращался к своему собственному делу, которое между тем вели его сыновья. Жизнь казалась ему пустой без усиленной работы, а его богатство представлялось ему ничтожным без почестей, сопряжённых с его положением. И в том, и в другом отношении его совершенно удовлетворяла занимаемая им должность, и он чувствовал себя здесь всесильным