то и младший не подкачает. Думая так, Мигалов поглядывал на новенькие блестящие галоши, которые купил в магазине концессионеров, уже открывших свою торговлю, и вспоминал чистое без шлиха золото в тугом узелке. Опять сидел у окошка в вагоне и озабоченно размышлял, как бы поскорее закончить все дела и начать новую жизнь, полную любви, уюта. И эта незнакомая горняку жизнь, свободная от обязанностей и труда, жизнь с любимой женщиной рисовалась белой и цветущей, как вишневые сады его родины.

Последние дни таежной осени, тусклые и мозглые, как забой в шахте, не ухудшили настроения Мигалова. Сходя с подножки вагона, он перехватил пальцами бечевку тяжелой связки кульков и кулечков с подарками молодой жене и отправился сначала к себе в казарму. В каморке веяло скукой нежилого помещения: койка небрежно сдвинута, подушку, как доставал золото, чтобы отдать Жоржу, так и не положил на место. Идя к Лидии, он встретил нарядчика, который сообщил, что ему, Мигалову, придется убираться из казармы, так как комнатку отдали новому смотрителю.

— Ну и огорчил ты меня, — ухмыльнулся Мигалов. — Вот беда!

— Ты не смейся, — загадочно возразил нарядчик.

Ветер посвистывал в ушах, мелкий дождь до боли сек лицо. Голая сопка казалась пустынней, чем всегда, словно с нее оборвали последние листочки, как с осеннего дерева. Что может быть иного, кроме увольнения, выселения из квартиры? Чепуха!

Лидия встретила странно тихо. Не бросилась на шею, — чего вправе был ждать. Не то испуг, не то горе были в глазах.

— Ты, наверное, уже слышал, что прииск закрывается. Здесь будут работать сто человек по подготовке дражных котлованов и в механической мастерской на сборке машин…

Веснушчатое лицо Мигалова радостно вспыхнуло.

— Только и всего? Есть о чем говорить. Я думал случилось что-нибудь.

Но Лидия продолжала стоять неподвижно. Ничто не изменилось в ней от его радости. И вдруг он увидел то, что смутно просачивалось в его голову. На подоконнике лежали объедки закусок, на полу — окурки. Видимо, Лидия недавно принялась за уборку и успела привести в порядок только стол. В окно скользил из-под занавески бледный луч. Мигалова будто кто-то подхватил сзади и поднял на воздух. Он не чувствовал твердого пола, руки скребли брезентовую накидку.

— У тебя был Жорж? — спросил он, наконец.

Лидия оторвалась от стула и бросилась на шею. Плечи ее дрожали, губы кривились в рыдании.

— Каждый день у меня твой Жорж. Ты привел его без моего согласия. Мне вовсе не хотелось с ним знакомиться. Как только узнал, что прииск закрывают, — запил, играл в карты… все проиграл…

— Что ж такого? Он всегда пил и играл.

— Не так пил. Не так. С ним что-то случилось, с ума сошел.

Она обхватила его шею и крепко прижалась к груди. Не хватило силы оторвать ее от себя.

— Он твой друг, не могла же я выгнать его из квартиры. Ты сам не прогнал бы его, если бы видел.

— Значит, он ночевал у тебя? — Мигалов испугался своего вопроса и готов был вернуть его назад, но повторил: — Ночевал? — Во рту стало сухо, язык зашершавился. — Ночевал?

— Не ночевал, Коля, а только спал пьяный вон там, — Лидия указала на пол под окном.

Начался бессвязный мучительный разговор. Повторялись вопросы и признания.

Стало ясно, что Жорж не только кутил у Лидии и просто проигрался, он проиграл все вырученные за золото деньги. Ухнула прекрасная, беспечная жизнь в Бодайбо…

— Теперь, значит, не нужна квартира, Лида, — сказал он. — Я дал задаток за три месяца вперед…

Брови Лидии поднялись. Она искренно воскликнула:

— Как не нужна! Ведь с приисков всех выселят, кто не работает!

И он вдруг успокоился: значит, она не уходит от него. Чтобы не выказать слабости, он продолжал:

— Федор Иванович тоже бывал у тебя. Я вижу по цигаркам. Он ведь не курит папирос, экономит копейку. А как же ты уверяла, что с ним все кончено. Твои слова, оказывается, как порода без содержания. Мне-то все равно. Шапку в охапку и до свиданья. — Он взялся за картуз.

Лидия заплакала… Она шептала, как ей было жалко Жоржа, который приходил к ней после проигрыша бледный, со спутанными волосами, будто сбежавший из дома умалишенных.

— Понимаю, что жалеть глупо, но ничего не могу с собой поделать. Все во мне дрожит. У тебя и друзья славные. Жорж, например, никогда ничего лишнего не позволил себе. Придет с компанией, тогда держись. Один какой-то раз привязался: сыграем и сыграем, а ему не хотелось. Он так дал ему!

Мигалов улыбнулся.

— Да, он поднесет — будь здоров! Где он сейчас, интересно? Не обещал придти?

— Я не впущу его и не думай, пожалуйста. Мы сию минуту поужинаем и поскорее спать. Ты ведь устал.

Она принялась разбираться в покупках, раскладывала по столу коробки, свертки.

— Знаешь, Коля, выпьем сначала, а потом я ужин подогрею. Согласен? — Она взяла его руку и с раскаянием за неполную откровенность воскликнула:

— Нет, я должна рассказать все. Проигрался окончательно Жорж третьего дня. Хотел вчера спуститься в шахту, обратился по знакомству к Федору Ивановичу, а тот говорит: «Таких субчиков даже на верховые работы нельзя допускать». — Он к завгору. Завгор к Федору Ивановичу посылает. — Лидия рассмеялась. — Знаешь, что он сделал? Обоим возле раскомандировочной такую лупцовку дал, что, говорят, рабочим отнимать пришлось. Как раз смена была. В арестную посадили вчера вечером.

— Ну и дурак. Неужели не знал, что служака от конторы работает, спаивает его. Попал в руки к провокатору.

Лидия испуганно раскрыла глаза.

— А ты думала как? Федор Иванович определенно выполнял задание лимитетчиков!

Мигалов чокнулся о рюмку Лидии.

— Одним словом, здорово. Денежки уплыли.

— Я немножко приберегла, Коля. На сохранение мне Жорж отдал, боялся, что из кармана вытянут.

Лидия вдруг притихла.

— В арестантской не топят, Коля, наверное, и есть не дают?

— Завтра схожу проведаю дурака, отнесу что-нибудь. Значит обоим всыпал? Он троих уберет, если захочет!

7

Мигалов не забыл своего намерения навестить приятеля. Помимо чувства долга, хотелось увидеть Жоржа после бурных событий за неделю. Представлялись растерзанный вид шахтера, исхудалое лицо, растерянность в глазах. И невольно прощалось ему все. Парень и так основательно пострадал.

У дверей облупленного барака милиционер сконфуженно и вяло протестовал против незаконного свидания. Мигалов возмутился. Пальто распахнулось, полы — наотлет, глаза засверкали. В самых красноречивых словах он доказал милиционеру, что тот не прав. Кого он караулит? Того самого парня, который побил Пласкеева, прислужника и подхалима?

— Надо разбираться, друг мой, так нельзя. Шпану если будешь караулить, тебе никто слова не скажет.