Такие посещения раскрывали мне характер Адольфа, так как он по своей природе был очень замкнутым. В его личности всегда был определенный уголок, в который он никому не позволял проникнуть. У него были свои непостижимые секреты, и он во многих отношениях всегда оставался для меня загадкой. Но существовал один ключ, который открывал дверь ко многому, что обычно оставалось скрытым:

его восторг перед красотой. Все это разделяло нас, когда мы стояли перед таким величественным произведением искусства, как монастырь Святого Флориана. Затем, воспламененный восторгом, Адольф убирал защитные барьеры вокруг себя, и я в полной мере ощущал радость от нашей дружбы.

Меня часто спрашивали – и даже Рудольф Гесс, который однажды пригласил меня навестить его в Линце, – было ли у Адольфа в те годы, когда я его знал, чувство юмора. Люди из его окружения говорили, что его недостаток ощущается. В конце концов, он был австрийцем, и в нем должна была быть доля знаменитого австрийского чувства юмора. Безусловно, Гитлер, особенно после короткого и поверхностного знакомства с ним, создавал о себе впечатление глубокого и серьезного человека. Эта безмерная серьезность, казалось, затеняла все остальное. Все было точно так же, когда он был молод. К любой проблеме, встававшей перед ним, он подходил с чрезвычайной серьезностью, которая не вязалась с его шестнадцатью или семнадцатью годами. Он был способен любить и восхищаться, ненавидеть и презирать – все это с величайшей серьезностью. Но одного он не мог сделать – отнестись к чему-нибудь с улыбкой. Это касалось даже того, что не интересовало его лично, например к спорту, явлению того времени, – это было так же важно для него, как и что-либо другое. Его проблемам не было конца. Глубокая серьезность не переставала заставлять его энергично браться за новые проблемы, и если в какой-то момент он их не находил, часами размышлял дома над книгами и копался в проблемах прошлого. Эта необыкновенная вдумчивость была самой поразительной чертой его характера. Многие другие качества, характерные для молодости: бездумное времяпрепровождение, жизнь только сегодняшним днем, удобная позиция «чему быть, того не миновать», в нем отсутствовали. Даже «схождение с рельсов» в бурные молодые годы было ему чуждо. Удивительно, но он считал, что все это не приличествует молодому человеку. И поэтому юмор ограничивался самой интимной сферой, словно это было что-то запретное. Обычно его юмор был направлен на людей из ближайшего его окружения, другими словами, на ту область, в которой для него проблем больше не существовало. По этой причине его мрачный и неприятный юмор часто смешивался с иронией, но всегда дружеской. Так, однажды, увидев меня на концерте, где я играл на трубе, он сильно забавлялся, изображая меня, и утверждал, что с раздутыми щеками я был похож на одного из ангелов Рубенса.

Я не могу закончить эту главу, не упомянув об одной из характерных черт Гитлера, которая, как я открыто признаю, кажется сейчас парадоксальной темой для обсуждения. Гитлер был полон глубокого понимания и сочувствия. Он проявлял ко мне самый трогательный интерес. Я мог не говорить ему ни слова, но он точно знал мое настроение. Как часто это помогало мне в трудные времена. Он всегда знал, что мне нужно и чего я хочу. Как бы сильно он ни был занят собой, у него всегда находилось время для дел тех людей, которые его интересовали. И не случайно именно он убедил моего отца разрешить мне изучать музыку и тем самым решающим образом повлиял на мою жизнь. Это, скорее, было результатом его отношения ко мне, стремления участвовать во всем, что касалось меня. Иногда у меня было чувство, что он живет не только своей, но и моей жизнью.

Таким образом, я по памяти нарисовал портрет молодого Гитлера так, как смог. Но на вопрос, тогда неизвестный и невысказанный, который висел над нашей дружбой, я и по сей день не нашел ответа: «Чего хотел Господь Бог от этого человека?»

Когда я впервые встретился с Кларой Гитлер, она была уже сорокапятилетней женщиной и два года как вдовой. Она выглядела так, как на единственной существующей своей фотографии, хотя страдания оставили отчетливые следы на ее лице, а волосы начали седеть. Но Клара Гитлер оставалась красивой женщиной до самой смерти. Всякий раз, когда я видел ее, у меня – не знаю почему – появлялось чувство сострадания к ней, и мне хотелось что-нибудь сделать для нее. Она была рада, что Адольф нашел друга, который ему нравился и которому он доверял, и по этой причине фрау Гитлер тоже любила меня. Как часто она делилась со мной тревогами, которые вызывал в ней Адольф! И как горячо надеялась заручиться моей помощью в том, чтобы убедить сына последовать желаниям его отца в выборе карьеры! Я вынужден был разочаровать ее, но она не винила меня, так как, вероятно, чувствовала, что причины поведения Адольфа лежали гораздо глубже и были неподвластны моему влиянию.

Точно так же, как Адольф пользовался гостеприимством дома моих родителей, я часто ходил проведать его мать и, уходя, неизменно получал приглашение от фрау Гитлер заходить еще. Я считал себя частью их семьи – едва ли кто-то еще навещал их.

Когда я рано заканчивал работу, быстро принимал душ, переодевался и отправлялся на Гумбольдтштрассе. Дом номер 31 был трехэтажным, приятным внешне многоквартирным зданием. Гитлеры жили на третьем этаже. Я взбегал по ступенькам и звонил в звонок, фрау Гитлер открывала мне дверь и оказывала радушный прием. Это искреннее дружелюбие, казалось, немного облегчало страдание, которое можно было прочесть на ее лице. Каждая улыбка, которая мелькала на ее серьезном лице, дарила мне радость.

Я до сих пор отчетливо представляю их скромную квартиру. В маленькой кухне с покрашенной в зеленый цвет мебелью было только одно окно, которое выходило во двор. Жилая комната с двумя кроватями для матери и маленькой Паулы выходила окнами на улицу. На боковой стене висел портрет отца Адольфа; это было типичное лицо государственного служащего, довольно мрачное выражение которого смягчали тщательно подстриженные усы в стиле императора Франца-Иосифа. Адольф жил и занимался в чулане неподалеку от спальни.

Младшей сестре Адольфа Пауле было девять лет, когда я познакомился с этой семьей. Эта довольно миловидная девочка, тихая и сдержанная, внешне не походила ни на свою мать, ни на брата. Она не была смешливой. Мы довольно хорошо ладили друг с другом, но Адольф был не слишком близок с ней, возможно, из-за разницы в возрасте – он всегда нежно называл ее «малышка».

Другим человеком, с которым я познакомился в семье Гитлер, была молодая, слегка за двадцать, женщина с удивительной внешностью по имени Ангела. Ее положение в этой семье меня сначала озадачило, хотя она называла Клару Гитлер мамой, совсем как Паула. Позже я узнал разгадку этой тайны. Ангела, рожденная 28 июля 1883 года, то есть шестью годами раньше Адольфа, была ребенком их отца от предыдущего брака. Ее мать Франциска Матцельсбергер умерла через год после родов. Пять месяцев спустя ее отец женился на Кларе Пёльцл. Ангела, которая, естественно, не помнила родную мать, считала Клару своей матерью. В сентябре 1903 года, за год до моего знакомства с Адольфом, Ангела вышла замуж за чиновника департамента государственных сборов по фамилии Раубаль. Она жила с мужем поблизости в гостинице «Пум Вальдхорн» на Бюргерштрассе и часто приходила навестить мачеху, но никогда не приводила с собой господина Раубаля. По крайней мере, я ни разу с ним не встретился. Ангела была совершенно не такая, как фрау Гитлер. Эта веселая девушка радовалась жизни и любила смеяться. Она привносила в эту семью какую-то жизнь. Она была очень красива, свои прекрасные волосы, такие же темные, как и у Адольфа, она заплетала в косы.