Иногда он чуть-чуть задерживался, и Марина, выскочив на улицу, не видела его на обычном месте. Тогда она спешила к перекрестку. Коля уже подходил к нему с другой стороны, и, зоркая от любви, Марина чуть не со ста шагов видела его искристые глаза и сведенные в раздумьях брови. Махала ему рукой, он махал в ответ. Они ждали, пока пройдут машины и трамваи… Марина с самого начала строго-настрого наказала ему, чтобы он не смел кидаться к ней через дорогу, пока не убедится, что это безопасно. Ее терзала тревога, мурашечный страх, когда она думала, что какая-нибудь роковая случайность могла бы вмешаться в их идиллию. Каждый раз, глядя на него через дорогу, она понимала по его улыбке, что он мысленно говорит ей сейчас: «Ну вот, видишь, моя любимая, я покорен твоей воле, я не хочу лишний раз огорчить тебя, и стою, жду, смотрю по сторонам, и перехожу дорогу только со всеми, только в специальном месте, хотя мог бы расшвырять все и вся вокруг, только чтобы скорее заключить тебя в объятия». И наконец, через пару минут эти объятия были уже не мечтой, а явью, и они стояли у всех на виду, и она что-то быстро бормотала, только чтобы не начать его целовать – это ей казалось неприличным.

А иногда, когда он дежурил в больнице до вечера, вел прием или проводил операцию, она сама спешила к нему. В больнице Колю – Николая Ефимовича, товарища Карелова – любили, а на Марину смотрели с улыбкой и одобрительно кивали. Правда, молоденькие медсестрички шушукались у нее за спиной и глядели ревниво. Но Марина относилась к ним даже с пониманием: ведь ее Коля самый лучший, самый красивый, самый умный! Такой талантливый хирург, что очередь к нему на несколько дней вперед расписана. Всегда вежливый, безупречно аккуратный. Недавно в партию вступил. Как же тут не ревновать? Особенно когда в воздухе отчетливо пахнет свадьбой, а сам Карелов, когда она в комнате, глаз с нее не сводит.

Обычно, когда Марина приходила, Коля был еще занят осмотром. Она под недовольный ропот больных, ожидающих своей очереди в коридоре, заглядывала в кабинет. Он оборачивался с рассеянным выражением, но при виде ее мгновенно менялся в лице. Она проходила в лаборантскую, он, извинившись перед пациентом, шел следом. Быстро прижимал ее к себе, стискивал сильными руками, коротко вдыхал запах ее затылка. Выдыхал:

– Я скоро, не скучай, – и выходил, плотно притворив дверь.

Забегала проворная Анна Васильевна, его медсестра, пожилая, сдобная, в необъятном халате. С ласковой материнской улыбкой ставила перед Мариной стакан чаю. В лаборантской едко пахло хлоркой, нашатырем, какими-то микстурами. Марина грызла пряник, запивая сладким чаем, и прислушивалась сквозь болтовню Анны Васильевны к гулу его повеселевшего голоса за дверью.

Они были знакомы вечность. Марина очень сердилась, когда кто-нибудь из ее соседок (больше никто, кроме разве Валевской, этой подробности не знал) напоминал ей, что знакомы-то они без году неделя. Заканчивался июнь, когда Марина известила подруг, что выходит-таки замуж и свадьба через месяц. Света, справившись с оторопью, поздравила, Оля нахмурилась и спросила, точно ли Мариша уверена в своем, таком поспешном, выборе. Нашла что спросить! Какая же это поспешность, когда все внутри разрывается, стоит им только попрощаться у проходной… Так недолго и с любовным инфарктом слечь. Правда, Коля тогда все равно ее вылечит, она-то знает!

Однажды Марина прилетела в больницу и узнала, что у Коли еще идет операция. Кабинет был закрыт, день в отделении неприемный, так что она прохаживалась туда и обратно по пустому коридору, от нечего делать разглядывая плакаты на стенах и читая призывы и лозунги: «Даешь гигиену!», «Здоровье женщины – наша цель!», «Своевременное лечение – залог нашего будущего!», «Граждане, закаляйте детей!» и прочее.

– А вы, барышня, стало быть, и есть та самая Марина… – услышала она надтреснутый голос.

Рядом с ней стоял пожилой мужчина в белом халате, с седой головой и колючими пронзительными глазами-бусинками. У него была удивительная выправка, наверное, военная.

– Ну, смотря какую вы имеете в виду, – осторожно откликнулась Марина.

– Ту самую. Которая нашего Николая Ефимовича заколдовала. Сердце у него теперь только из-за вас и бьется, – покачал головой мужчина. – Можете уж мне поверить, кардиологу-то…

Марина опустила глаза, не зная, что сказать. Отрицать это она не смогла бы, а подтвердить было бы слишком нескромно. Рука мужчины проворно коснулась ее шеи, там, где под кожей быстро вибрировала артерия, дрожа, как и все ее тело, от одного только упоминания о Коле.

– Вот, – назидательно кивнул он. – Это я и хотел услышать. Хорошо, что вы встретились.

И ушел.

Позже Марина узнала, что это был главврач больницы, Фельдман, «старый и мудрый наш ворон», как его метко назвал Коля. И предложил пригласить на свадьбу. Марина радостно закивала.

Платье уже было готово. Но Валевская решила его не показывать Марине до назначенного дня и примерку не проводить, полностью уверенная в своем мастерстве и метком глазе.

Тем временем Марина окончила институт, отлично выдержав выпускные испытания, и Валевская приняла ее в Дом моделей на полную ставку. До свадьбы Марина договорилась пожить в общежитии, потом же она должна была переехать к мужу. «Муж», незнакомый набор звуков. Он никак не вязался с образом Коли. Да и она не годилась в жены. Такие непривычные, приземленные слова! Для Марины свадьба была не способом стать какой-то там «женой», а просто поводом быть еще ближе к Коле, неразлучной с ним, неразрывной во всех смыслах. Жить рядом с ним, дышать вместе с ним, просыпаться рядом. О другом она и не мечтала.

Оброненные когда-то слова Валевской о стакане воды волновали Марину все больше и больше. Она никогда близко не общалась с парнями. Многие заглядывались на нее, но она никого не выделяла из их пестрой толпы. Она, конечно, слышала все шуточки подруг, их намеки, многозначительные смешки, их вздохи по жителям соседнего, мужского, общежития… Но сама толком даже не представляла себе, что и как происходит между мужчиной и женщиной наедине. Ну, то есть теоретически знала, но даже в мыслях не могла себе нарисовать, как это будет… Спросить у соседок ей было неприятно, а у Валевской – неловко.

Коля водил Марину на танцы в парк культуры, ловко отплясывал с ней фокстрот, когда она словно убегала, а он догонял, а потом менялся с ней местами, и так без конца. Танец действительно был похож на лисьи шаги, правильно его все-таки назвали, с удивлением замечала Марина. В вальсе они отдыхали. В танго дурачились. Марина любила танцевать, а Коля был хорошим партнером. И она ему доверяла. Иногда раньше, когда она с девчатами ходила на танцы, ее приглашали тоже. Но в танце она чувствовала малейшую неловкость, ошибку, заминку, и из удовольствия это превращалось в испытание. Она не слушалась партнера, строптивая, норовила сделать движение в сторону, подальше, словно подспудно желая освободиться от держащих ее чужих рук. С Колей было не так. Она плавилась, таяла, покорно шла следом, чутко предчувствуя каждый его шаг, каждый наклон, поворот. Они двигались, будто один был тенью другого, согласно, бездумно, без малейшего усилия или напряжения. И могли танцевать часами, растворяясь в музыке и друг друге, так что сами уже не могли разобрать, где кончался он и начиналась она.