— Ага. Значит, в плен взять никого не удалось. А между тем именно это я приказывал тебе и другим.

Мэндрейк постучал пальцами по столу.

— Не пройдет и нескольких дней, как они нападут снова. Кто их прислал? Прага? Париж? Америка? Без пленных мы этого никогда не узнаем. Мы ничего не добились!

Циклоп энергично поклонился.

— Я своё дело сделал. Я доволен тем, что исполнил твои желания.

Он помолчал.

— Похоже, ты задумался, о хозяин?

Волшебник кивнул.

— Я как раз решаю, Аскобол, что лучше избрать для тебя: Иглы или Нежеланные Объятия. Быть может, ты сам выберешь?

— Не будешь же ты столь жесток! — воскликнул циклоп, извиваясь всем телом и теребя свою косицу. — Это Бартимеус во всём виноват, а не я! Он снова ничего путного не сделал. Его вывели из строя с первого же удара. Это из-за него я упустил врагов: он громко умолял меня помочь ему выбраться из-под груды булыжников. Он никчемней головастика, да ещё и подл вдобавок — твои Иглы причитаются ему, а не мне!

— А где Бартимеус теперь?

Циклоп надулся.

— Я того не ведаю. Возможно, он успел издохнуть от изнеможения. В погоне он не участвовал.

Волшебник тяжело вздохнул.

— Убирайся прочь, Аскобол!

И взмахнул рукой. Великан разразился трубными благодарственными воплями, которые внезапно оборвались: он исчез в столбе пламени. Мэндрейк обернулся к своей помощнице.

— Ну, Пайпер, нашли что-нибудь интересное?

Девушка кивнула.

— Вот список несанкционированных появлений демонов за последние полгода. Сорок два — нет, теперь уже сорок три, считая вчерашнее. Что касается вида демонов, тут никакой системы не прослеживается: нам приходилось иметь дело с афритами, джиннами, бесами и мелюзгой. Но что касается простолюдинов…

Она заглянула в раскрытую папку.

— Большинство из них дети, притом дети довольно маленькие. В тридцати случаях свидетели были моложе восемнадцати лет. Сколько это будет?.. Семьдесят процентов или около того. И из этих тридцати более половины были моложе двенадцати.

Она подняла глаза.

— Это врожденное. Способность видеть.

— И кто знает, какие ещё способности… Мэндрейк развернул своё кресло и уставился в окно, на серые голые ветви деревьев на площади. Между деревьев по-прежнему струился туман, скрывая из виду землю.

— Ладно, — сказал он, — пока достаточно. Уже почти девять, мне нужно заняться кое-чем наедине. Спасибо за помощь, Пайпер. Увидимся в министерстве ближе к полудню. И не позволяйте этому дверному стражу вам хамить!

После того как помощница вышла, волшебник в течение нескольких секунд сидел неподвижно, бесцельно постукивая пальцами. Наконец он наклонился и выдвинул боковой ящик стола. Достал оттуда небольшой тряпичный сверток, положил его перед собой. И, развернув материю, уставился на бронзовый диск, отполированный за многие годы.

Волшебник вглядывался в гадательное зеркало, пока оно не ожило. Наконец внутри что-то зашевелилось.

— Приведи Бартимеуса, — приказал он.

3

На рассвете в городок вернулись первые люди. Робко, нерешительно, пробираясь по улицам на ощупь, точно слепые, они принялись изучать ущерб, нанесенный их домам, лавкам и садикам. Вместе с ними вернулись и несколько представителей ночной полиции. Они демонстративно размахивали жезлами Инферно и прочим оружием, хотя угроза давно уже миновала.

Я лично был не склонен шевелиться. Я наложил Сокрытие на кусок трубы, у которого сидел, и сделался недоступен для глаз смертных. И злобно смотрел, как они ходят мимо.

Я отдыхал несколько часов, но это мне почти не помогло. Да и как бы это могло помочь? Два года — целых два года! — мне не дозволяли покидать эту треклятую Землю, два года миновало с тех пор, как я в последний раз имел возможность отдохнуть от безмозглой толпы, гордо именующей себя «человечеством». Для того чтобы прийти в себя после такого, мало отдохнуть в саду у обломка трубы. Мне было необходимо вернуться домой.

Я знал, что, если не вернусь, я скоро умру.

Нет, в принципе, духу ничто не мешает пребывать на Земле сколь угодно долго. И многие из нас в своё время пережили весьма длительное пребывание здесь — в основном по милости жестоких хозяев, которым взбрело в голову заточить нас в некоем сосуде, ларце сандалового дерева или ещё каком-нибудь неподходящем вместилище[13]. Но хотя это и ужасное наказание, у него все же есть одно преимущество: ты находишься в покое и полной безопасности. Тебя не заставляют ничего делать, так что твоей слабеющей сущности ничто не угрожает. Самое страшное, что тебе грозит, — это немыслимая скука, которая может довести до безумия[14].

Моё нынешнее положение было куда более сложным и опасным. Я не мог позволить себе роскоши укрыться в уютной лампе или амулете. Увы, нет. День за днём я вынужден был выходить на улицу, уворачиваться, хитрить, рисковать, подвергать себя опасностям. И с каждым днём выжить становилось все сложнее.

Ибо я больше не был прежним беззаботным Бартимеусом. Моя сущность покрылась земной ржавчиной, мой разум туманился от боли. Я сделался медлительней, слабее, я не мог сосредоточиться на том, чем занимался. Мне стало трудно менять облик. В битве мои атаки были вялыми и легко захлебывались: мои Взрывы обладали убойной силой лимонада, мои Конвульсии еле трепетали, как заливное на тарелке. Все моё могущество сошло на нет. Когда-то прежде в схватке, подобной вчерашней, я запустил бы этим общественным туалетом обратно в ту свиноматку, отправив следом, для верности, телефонную будку и автобусную остановку, — теперь же я не мог даже сопротивляться. Я стал уязвим, как котенок. Нет, я ещё мог выдержать удар пары-тройки зданий. И тем не менее я сделался практически беззащитен даже перед такими второразрядными хлыщами, как этот Аскобол, глупец, чья история не стоит даже мимолетного упоминания в летописях[15]. Ну а если мне доведётся повстречаться с врагом, наделенным хоть крупицей подлинной мощи, удача наверняка мне изменит.