В нашей семье случилось нечто ужасное. Обанкротился «Ландмандсбанк», и Бабуля потеряла все свои сбережения. Пятьсот крон. Откладывала их всю жизнь. Это грязное дело, от которого пострадали только мелкие вкладчики. Богатые свиньи, говорит мой отец, сделают всё, чтобы получить свои деньги обратно. Бабуля жалобно плачет и вытирает покрасневшие глаза белоснежным носовым платком. У нее всегда всё чистое, аккуратное, опрятное, и пахнет от нее стиркой и прачечной. Деньги должны были пойти на ее похороны, о которых она, кажется, думает постоянно. Она платит взносы в похоронный союз и никогда не забывает, как я когда-то думала, что это и есть гроб. Одно воспоминание об этом до сих пор вызывает у нее смех. Я очень люблю Бабулю – совсем иначе, без страха, который вызывает у меня мама. Мне разрешено навещать бабушку одной – так она того желает, и мама не смеет противиться ее воле. Мама рассказывала, что Бабуля очень разозлилась, когда та забеременела мной, ведь у мамы уже был сын и не имелось никаких причин заводить еще одного ребенка. Теперь Бабуля не знает, как ей организовать благопристойные похороны, ведь у нас денег нет, никаких, и тем более их нет у тети Розалии с ее пьяницей-мужем. Хотя дядя Питер определенно богат, он известен своей скупостью, и остается только мечтать, что он даст хоть что-то на похороны тещи. Бабуле семьдесят три года, и она считает, что ей недолго осталось. Она ниже моей мамы, хрупкая, как ребенок, и всегда одета в черное с головы до ног. Белые, мягкие как шелк волосы заколоты шпильками, а двигается она шустро, словно молодая девушка. Бабуля живет только на пенсию в однокомнатной квартире. Когда я прихожу к ней в гости, к кофе она подает ржаной хлеб с настоящим маслом, которое я соскребаю зубами, подталкивая его к самому краю, к последнему кусочку, – его восхитительный вкус не похож ни на что из того, что я ем дома. С тех пор как Эдвин пошел в ученики, он навещает ее каждое воскресенье. Бабуля дарит ему целую крону, ведь он единственный мальчик в семье. Мне и моим трем кузинам не достается ничего. Каждый раз, когда я прихожу к Бабуле, она просит что-нибудь ей спеть, чтобы проверить, стала ли я меньше фальшивить с прошлого раза. Почти чисто, говорит она одобрительно, но я и сама понимаю, что звуки, вырывающиеся из меня, совсем не похожи на те, которые мне хотелось бы слышать. К ней нельзя обращаться без разрешения, но сама она любит рассказывать, а я с удовольствием слушаю. Бабуля вспоминает о своем детстве, которое было ужасным, потому что она жила с мачехой, которая била ее до полусмерти из-за любого пустяка. Потом она стала служанкой и обручилась с моим дедушкой, которого звали Мундус, – работал он каретных дел мастером, пока не начал сильно пить. В доме его прозвали Пьянчугой-ревуном, и, когда он повесился, Бабуле пришлось устроиться прачкой, чтобы хоть как-то сводить концы с концами. Но мои три девочки хорошо устроились в жизни, произносит она с понятной гордостью. Однажды я вскользь замечаю, что хотела бы знать дедушку, на что бабушка отвечает: до последних своих дней он оставался красавцем, но был бессердечным подлецом! Если бы я только пожелала, я бы тебе кое-что рассказала… Она крепко сжимает губы над беззубыми деснами и не хочет больше ничего говорить. Я думаю над словом «бессердечный» и волнуюсь, что похожа на своего ужасного дедушку. У меня часто возникает навязчивое подозрение, что я не способна на любые чувства к кому бы то ни было – конечно, кроме Рут. Однажды в гостях у Бабули мне нужно спеть песню, и я объявляю: мы тут выучили в школе новую. Сидя на краешке кровати, я начинаю петь фальшивым и дрожащим голосом стихотворение собственного сочинения. Оно очень длинное и повествует о паре, которая – как в «Яльмаре и Хильде», «Йоргене и Хансине» и прочих маминых балладах – не может воссоединиться, и заканчивается менее трагично такими строками:

Когда я дохожу до этого места, Бабуля морщит лоб, поднимается и расправляет платье, словно оберегая себя от неприятного впечатления. Это некрасивая песня, Тове, строго произносит она, ты и в самом деле выучила ее в школе? Я с тяжелым сердцем подтверждаю, потому что ожидала услышать: как прекрасно, кто же это написал? Сначала нужно обвенчаться в церкви, уже мягче говорит бабушка, прежде чем иметь друг с другом дело, но тебе-то откуда это знать! Ах, Бабуля! Я знаю намного больше, чем ты думаешь, но впредь буду молчать. Я вспоминаю, как несколько лет назад с удивлением осознала, что мои родители поженились в феврале, а в апреле того же года на свет появился Эдвин. Я спросила маму, как это могло произойти, на что она резко ответила: видишь ли, обычно первенца вынашивают месяца два, не дольше. И она, и Эдвин тогда рассмеялись, а отец помрачнел. Это самое ужасное во взрослых: они ни за что не признаются, что хотя бы раз в жизни совершили ошибку или поступили опрометчиво. Они с легкостью осуждают других, но никогда не готовы вершить суд над собой.

Остальных родственников я навещаю только вместе с семьей или хотя бы с мамой. Тетя Розалия, как и Бабуля, живет на Амагере. Я заходила к ней всего несколько раз, потому что дядя Карл, прозванный Бездонной Бочкой, вечно сидит в гостиной, пьет пиво и брюзжит, а детям это видеть не положено. Гостиная такая же, как и все подобные комнаты: с буфетом вдоль одной стены, диваном у другой и столом между ними в окружении четырех стульев с высокими спинками. В буфете, как и у нас, – латунный поднос с кофейником, сахарницей и сливочником, которыми никогда не пользуются, хотя они и начищены до блеска для особых случаев. Тетя Розалия шьет для торгового дома «Магазин» и по пути домой часто заглядывает к нам. С собой у нее сверток из ткани альпака, в котором лежит шитье, и даже в гостях она не выпускает его из рук. Она всегда забегает «только на минутку» и не снимает шляпу, как бы опровергая то, что просидит у нас несколько часов, пока, наконец, не уйдет. С мамой они всегда вспоминают случаи из их юности, и так я выясняю множество вещей, о которых мне не следовало бы знать. Например, однажды в своей комнате мама спрятала цирюльника в шкафу, потому что в гости нагрянул мой отец. Если бы маме не удалось быстро его выпроводить, цирюльник задохнулся бы. У них много подобных историй, над которыми они хохочут от души. Тетя Розалия старше мамы всего на два года, а тетя Агнете – на восемь, так что ей не довелось разделить юность с сестрами. Она с дядей Питером часто приходит к родителям поиграть в карты. Тетя Агнете набожна и страдает, когда при ней произносят бранные слова, что дядя часто делает, просто чтобы ее подразнить. Она высокая и крупная, и у нее на груди, которую ее муж называет балконом, висит крест Дагмар. Если послушать моих родителей, дядя Питер – само воплощение зла и коварства, но со мной он всегда дружелюбен, поэтому я не слишком им верю. Он плотник и никогда не сидит без работы. Они живут в трехкомнатной квартире в районе Остербро, там у них есть холодная гостиная с пианино, куда они заходят только на Рождество. Поговаривают, что дядя Питер унаследовал чудовищно огромную сумму, которую хранит на разных сберегательных книжках, чтобы одурачить налоговую службу. Иногда работников его фирмы приглашают посмотреть другие предприятия, где заодно бесплатно угощают. С ними он ездил на завод «Туборг», где выдул столько пива, что оказался в больнице и весь следующий день его откачивали, а в молочном цехе «Энигхед» он влил в себя столько молока, что потом болел восемь суток подряд. Теперь он не пьет ничего, кроме воды.