– Это…

Григорич возник сбоку.

– Чего?

– Так, ну, того… эти-то!

Клыч цыкнул, вытер краешек рта и вздохнул. Что ж такое, а? Вот недавно, когда Григорич его не боялся, говорил же нормально? Не нукал, мысли излагал логично и верно, а сейчас… Тьфу! Боится? Боится.

– Ну?!

– По воде им хода нету. Дагон с детишками всех укокошит, раз Зуича даже убил. И выходит, что… Через Черкассы ж они поперлись.

– И?

Григорич пожал плечами и, шельмец, развел руками.

– Каждый же знает, что ходить туды нельзя.

Клыч отмахнулся. Снова-здорово, сколько раз уж сказки слышал.

– Верно говорю, Антон Анатольевич. Неделю уже туда ходу нет. Ждут все, боятся. Там смерть.

– Привал, – Пуля огляделся, – старлей, ты карауль. Я – по дрова.

Моросило. Взгорок, приютивший троих беглецов, пробирало сыростью. До самых, как говорится, печенок. Позади лежал небольшой кусок степи, буро-желтой, прячущейся за постоянно меняющейся стеной начинавшегося дождя. И лес у реки, почти на самой кромке окоема.

Уколова, сбросив серый мокрый рюкзак, присела на него. Положила на колени 74-й, всмотрелась в пустошь, оставленную позади. Даша, заметно качнувшись, практически упала на задницу.

– Сядь нормально, – буркнул остановившийся Пуля, – отстегни палатку, подложи и только потом вались с ног. Заболеть не хватало.

Сталкер повернулся и пошел к небольшой рощице. Тешил себя надеждой найти хотя бы немного сушняка в ее глубине. Пользоваться парафином из бутыли, подаренной Лесником, не хотелось. Чадить и дымить от него ветки станут – будь здоров.

На душе скребли кошки. Вернее, один немалых размеров кот. Здоровенный котище, серый в полоску, с зубами длиною в человеческий палец. Друг, брошенный на берегу реки, друг, преданный им ради вот этой девчонки, еле осилившей не самый длинный переход. Девчонки, ставшей половиной причины потери Саблезуба. Про Леночку, Мишкину дочку, оставшуюся в Новой Уфе заложницей, вспоминалось не меньше. Пуля молчал, порой костерил себя и старался остаться в одиночестве. Стыд жрал изнутри. Дорога и ее нужные дела чуть отвлекали.

Пуля залез в самую гущу деревьев, стараясь поменьше их задевать. С них не капало, с них лило. Прорезиненный капюшон куртки не промок, само собой, но вот плечи… И так уже второй день подряд. Льет, моросит, капает, а то и хлещет градом. Осень превратилась в совершенно мерзкую, сварливую и вредную мегеру. Хорошо хоть, снега с морозом пока не случилось.

Он остановился, пройдя метра три. Хотя перед этим и обошел рощицу кругом, высматривая следы, но мало ли? Опасаться людей с оружием не стоило, давно бы напали. Звери… звери – те да. Хотя и торчали на взгорке сплошь клены, осины и пара-тройка молоденьких липок, но кабанов Пуля опасался. Дубы по пути встречались, и частенько дерн вокруг них оказывался полностью вспаханным. И встретиться нос к носу с такими великанами, какие бродили в округе, ему совершенно не хотелось.

Чуть не по грудь человеку – в холке, с жесткой темной шкурой, с торчавшей по хребту острой черной щетиной. Чудовища, каждое – под двенадцать пудов весом, да с толстенной кожей и слоем жира под ней. С сильными мышцами и крепкими толстыми костями. Всеядные злобные живые танки, ненавидящие все и всех вокруг.

Пуля вслушался в шелест деревьев и дождя. Нюхать воздух бесполезно, дождь, листва и прель перебьют все. Даже изрядно воняющее стадо. Чаще всего сдавали кабанов поросята, непоседливые пугливые полосатые бестии. Из-за них Пуле пару раз за несколько лет приходилось прыгать на любое дерево, росшее рядом. Лишь бы потолще и повыше. Отстреливаться от взбешенных маток и секачей в одиночку… ну его.

Но нет, вроде бы тихо и спокойно. Он сунулся под поникшие черные ветви. Зима близко… не за горами, листва почти вся сброшена. Редкие наглые деревца еще хвастали остатками желто-серой кроны, но таких оставалось всего ничего. Под ногами влажно хлюпали их сброшенные и уже перегнивающие родственники, жирно-грязные, чавкающие водой. Пуля старательно искал нужное, пару-тройку старых и сухих внутри деревьев, упавших и ждущих своего часа для костра.

Заканчивался второй день после боя у реки. Для них новый мир начался с того самого момента, как переночевали у странного мужчины с именем-прозвищем Лесник. Часто молчавшего, говорившего весомо и коротко, только наверняка. Снарядившего их, не задававшего никаких вопросов и только о чем-то шушукавшегося с Дашей.

Пуля отыскал первую из ожидаемых находок. Поваленную серо-черную осину, толстую, с его бедро, никак не уже. Топорик Лесник дал хороший, удобный. С рукоятью, обтянутой кожаным шнуром, с удобным чехлом-подсумком на пояс, легкий, прочный, настоящий охотничий. Таким – что дерево кромсать, что зверя рубить. Да и человека тоже. Пуля, отойдя от гостеприимного дома, опробовал на швырок.

Он улыбнулся, вспомнив разом округлившиеся глаза обеих его женщин – и совсем молодой, и постарше. Хотя, казалось бы, Уколова должна и привыкнуть… Но вот так.

Сталь кромсала сырую вязкую кору и тяжелую сердцевину. Ну, вот оно, такое нужное… сухое внутри дерево. Потом-то займется и остальное, само собой. Пуля отцепил от пояса пристегнутую плащ-палатку, аккуратно разложил и постарался плотнее набить белой сердцевиной такой доброй к людям осины.

А просто валежника он наберет и у поляны. Там его в достатке.

Позади, вязко и глухо, треснуло что-то сырое. Пуля, нагнувшийся за последней порцией сушняка, не стал ждать. Грязь не кровь, смыть легко.

Он упал вбок, легко и неожиданно. Вовсе не так, как чаще всего ожидают нападающие. Если те – люди, конечно. К ещё одному бревнышку, блестевшему мокрой корой, туда, где нормальный человек поостережется ломать кости. Упал, очень надеясь на человека за спиной.

Рука потянула обрез. Перед тем как от «Арго» и двух погибших друзей ничего не осталось, шкипер подарил Пуле большую набедренную кобуру. Под укороченную вертикальную двустволку. Сказочный подарок. И ремень-патронташ, не пустой.

Патроны Зуич снаряжал сам. Отлитой из смеси свинца и серебра картечью. И пулями с проволокой между ними. Универсальные небольшие снаряды-боло. Секущие плоть и кости в масло с трухой и фаршем. Курки, смазанные перед выходом, практически не щелкали.

Пуля, поворачиваясь уже в прыжке, промедлил ровно секунду. Чтобы успеть увидеть – в кого стрелять. И, ударившись плечом об бревнышко, только выдохнул.

Сидя и потешно покачивая головой, на него смотрел самый настоящий тетерев. Натурально… тетерев. Ни капли не изменившийся, если Пуля правильно помнил увиденную картинку. Еще в детдоме. Ну да, даже красные треугольнички над глазами. Красивый… И очень даже упитанный.