– Не откажусь.

Они проследовали мимо скульптора на террасу, ведущую в сад.

Крылья демона шелохнулись, и ветер выхватил крохотное белое перо. Оно закружилось в воздухе. Влетело в открытую дверь и прилипло к глиняной массе. На мгновение в ней начали угадываться формы, но руки мастера вновь скомкали глину, погрузив в нее перо.

***

Эпоха однострочья, многоточие…

– Не напрягайся. Со мной можно просто помолчать.

– Не против.

Антон разглядывает гущу в чашке, словно собрался гадать. Потом откидывается на стуле и смотрит в небо. Потом на меня.

– Я придумала лучше, ты когда-то говорил, что любой разговор бессмыслен, когда не видишь глаза собеседника. Вот мои глаза. Теперь можно смотреть в них сколько влезет, но говорить не обязательно.

– Предлагаешь в гляделки?

– Только не в такие – кто кого, чтобы не моргать или не отворачиваться. Просто смотреть. Только нужно еще кофе.

– И пива.

Мы смотрим друг другу в глаза. Я делаю глоток кофе. Антон облизывает губы. Улыбается одним уголком рта, потом начинает смеяться.

– Говорить совсем не запрещено, если хочешь, говори.

– Не хочу, мне понравилось.

Я вижу, как его взгляд блуждает по моему лицу. Он смотрит на губы. Потом сразу в глаза. На сережку, а сейчас вроде на прядь, которая с утра торчит так нелепо, что я даже не стала ее приглаживать. Взгляды встречаются. Интересно, как долго можно так смотреть и оставаться собой, помнить, где ты и кто. Глаза похожи на черные дыры. Они вроде лучатся, имеют цвет, но это обман, охотничья уловка, чтобы ты потерял бдительность и засмотрелся. И тогда они откроют свою сущность и с бешеной силой затянут тебя в ту непреодолимо далекую бесконечную черную точку, которая с обратной стороны рождает вселенную. Вселенную другого человека. Антон больше не улыбается. Его лицо расслаблено. Может я зря затеяла эту игру, нельзя узнавать так много о другом человеке на второй или третьей, или какая там у нас встреча. Но уже поздно. Мы теперь знаем больше, чем могли сказать сегодня или завтра, или за весь следующий год. И мы продолжаем смотреть.

Официантка ставит две чашки кофе, бокал пива, хочет, что-то сказать, но потом просто уходит.

Я грею руки горячей чашкой, потом почти залпом выпиваю ее. Возвращаю взгляд на Антона, становится тепло. Он гладит большим пальцем край стола, потом, смутившись, будто его застукали за чем-то непристойным, берет пиво, делает несколько глотков и, скосив глаза, через бокал смотрит на меня. Поворачивает бокал. Игра в искажения его занимает, и он смотрит на меня, приподняв бокал, через оставшееся пиво. Я улыбаюсь. Какой же он все-таки ребенок. Такой неоправданно старый на вид, с такими сложными мыслями и такой яркой искрой озорства. Я кладу руки на стол и придвигаюсь ближе к Антону. Он тоже садится ближе. Теперь хорошо видны мелкие морщинки в уголках глаз. Он часто моргает, а мне почему-то хочется заплакать и убежать. Но он снова улыбается, и все проходит. Спустя пять минут или, может, час, кажется, что мы прожили несколько жизней, но это сейчас не важно. Важен холодный ветер, он не дает смотреть в глаза, они начинают слезиться. Мы молча встаем, оставляем деньги под кружкой и идем. С каждым шагом становится все темнее. Но там, куда мы придем, будет свет и наши глаза, способные вечно смотреть во тьму, которая не в себе.

***

Состояние – жизнь не подразумевает безопасность и стабильность, и любые попытки найти их обречены на провал.

Этот странный, волнующий момент, когда мысли так ясны, а кожей чувствуешь податливую материю реальности, которая ждет твоего решения, чтобы сорваться с места и унести бурным течением в одну из развилок судьбы. Но пока выбор не сделан – все время мира твое. Ты можешь вечно любоваться звездами или сидеть, уткнувшись в подушку; смотреть в окно, видя лишь пылинки на стекле. В этот момент мир замирает.

Дует ветер, плывут облака, ходят по улицам люди, закипает чайник, за стеной танцуют и смеются друзья, спит кот. Ты можешь выйти на улицу или выпить чай, но всем своим естеством ты чувствуешь ложь и иллюзию жизни. И это будет длиться, пока твой выбор не будет сделан.

Жизнь не может развиваться без нашего участия. Отказ от выбора тоже выбор. Каждая значимая точка на линии нашей реальности ждет решения. Только нашего.

Мир полон других людей, но ни один из них не может сделать выбор за тебя. Потому что они творцы своей вселенной. И как бы нам не казалось, что мы существуем в едином мире, каждый создает свой. И этот миг создания очередного слоя реальности безумно прекрасен, наполнен чистой, неиссякаемой силой, безграничным могуществом, трепетной красотой и полетом. В этот момент обостряются все чувства, ты растворяешься и собираешься вновь. Ясно осознаешь, что в этот миг меняешь свою жизнь и мир в целом. И самое печальное, если в этот момент мы отказываемся творить. Опускаем импровизированные руки и говорим себе, что от нас ничего не зависит. Мир принимает наш выбор, запускает генератор случайности и вручает нам новый кусок реальности, который мог быть до мельчайших подробностей такой, как мы хотим. В этой игре можно выиграть, но наш отказ от сотворения своей судьбы – заведомо проигрыш.

Большую часть своего детства я провела в доме бабушки. Там был уют, сказки и двор, в котором была волшебная поляна с самой зеленой в мире травой. На ней, вместо росы, сверкали бриллианты, она была мне по пояс, а местами даже выше, и я точно знала, что там живут гномы, ну или, хотя бы, милые кролики. Еще во дворе росла огромная ива. Я обхватывала много ветвей, наклоняла вниз, и она подбрасывала меня в воздух, плавно раскачивая, и у меня вырастали крылья. Ива была, бесспорно, волшебной, потому что сорванный с нее длинный прут превращался в упряжку прозрачных коней, которые могли умчать в самые облака. А когда мы с бабушкой прочитали «Волшебника изумрудного города», я очень захотела себе говорящую ворону. И через пару дней на абрикосовом дереве напротив нашего окна поселилась огромная черная ворона. Она прилетала каждое утро и подолгу сидела на нижних ветвях. Когда я выходила гулять, я ждала, что она заговорит со мной, но вокруг ходили соседи, и она их стеснялась, поэтому я так и не услышала ее голоса. Но однозначно она была говорящей и волшебной, иначе, зачем ей было каждый день прилетать ко мне. В то время даже зима виделась по-другому. Она каждое утро рисовала сверкающие всеми драгоценностями мира картины на моих окнах, но как бы рано я не просыпалась, так ни разу не поймала ее за работой. А потом бабушка рассказала мне о весеннем равноденствии. Что придет Весна и будет биться с Зимой. И если Весна победит, то тепло наступит рано, а если проиграет, то Зима будет хозяйничать еще несколько недель. Я с нетерпением ждала этой грандиозной битвы. Однажды утром бабушка сказала, что этот день наступил. Я выпрыгнула из постели, подбежала к окну и, приоткрыв штору, выглянула на улицу. И с гордостью могу заявить, что видела эту битву, и она была прекрасна. Розово-сиреневые, развивающиеся наряды Весны переплетались с искрящимся бело-голубым платьем Зимы. Их бой был похож на танец или хоровод. Если бы в то время я знала, кто такие самураи, то назвала бы этот бой – самурайским, и цветные вихри, волнами клубящиеся в воздухе – рисунком мандалы Инь и Янь. Я болела за Весну, потому что очень хотелось, чтобы волшебная поляна вновь заросла сверкающей травой, и можно было бы нарвать огромных лопухов у гаражей и сделать дом для кукол, которые носят платья из цветов. Но в этот раз Весна проиграла, и Зима еще управляла погодой какое-то время. А мы с бабушкой сидели дома, закутавшись в большие пуховые платки, и смотрели в окно. Потом все-таки наступила Весна, мне подарили нового мишку на день рождения, у него открывался рот, и мишка рычал, когда его наклоняли. На радостях я начала готовить ему волшебные блюда из скрученных бумажек, которые он охотно ел. Я была уверена, что если мишку досыта накормить, он перестанет быть игрушечным и оживет. Так и случилось. Он ожил, он смотрел на меня живыми глазами и рычал, даже когда я его не переворачивала. Я так обрадовалась, что рассказала об этом бабушке и родителям. И тут случилось страшное – они не поверили мне. Они не видели, что мишка стал живым. Они смотрели на него и не замечали, что он следит за ними глазами. Они говорили, что такого не может быть. Убеждали меня, что я уже взрослая, и мне пора понять, что волшебства не существует. И я стала бояться мишку, ведь он был волшебный и настоящий, но не был частью мира, где жили мои родные. А я очень любила своих родителей и бабушку. И поэтому я взяла волшебного мишку в парк, и когда бабушка собралась идти домой, оставила его на скамейке одного. Мне было очень стыдно перед ним, но он рушил вселенную, в которой жили взрослые, лишь одним своим присутствием. Когда бабушка спохватилась и вернулась к скамейке, медведя там уже не было. Я разрыдалась так сильно, что не могла успокоиться до самого дома. После этого взрослый мир, в котором не было места чудесам, стал расплываться в моих глазах, терять четкие очертания и границы. Меня потащили к докторам, но жуткие приспособления, именуемые очками, никак не решили этой проблемы. И лишь спустя многие годы, когда я выкинула очки, наплевала на уверения окружающих, что чудес нет, я снова стала замечать в обычных вещах волшебное. И нечеткость зрения теперь своеобразный плюс, ведь когда идешь по темному переулку, над тобой светит диск луны, и твои подслеповатые глаза видят сказочную химеру вместо кривого куста, это добавляет жизни ту драгоценную жемчужину, без которой в раковине лишь комок слизи. А еще я стала писать о чудесах для тех, кого не сломили, тех, кто видит наш мир волшебным.