на меня, пожимали плечами и тут же забывали о моем существовании. Лавочники никого не зазывали, этого не требовалось, потому что покупатели и без того знали, где и что можно купить.

Вскоре мне стало невыразимо скучно. Эта степенность и размеренность жизни небольшого городка показалась мне утомительной. Возможно, если бы я приехала сюда после шумной столицы, то даже нашла бы в этом неспешном существовании некую прелесть. Однако я прибыла из иного места.

Там не было суетливости большого города, но бурлила сама жизнь. Это выражалось не явно, лишь в мелочах, однако мелочах значительных. Да, мне уроженке этого мира, обитавшей в его реалиях двадцать четыре года, не хватало того безудержного источника, щедро лившегося по улицам Иртэгена и других поселений тагайни, между дамами пагчи и в лесу кийрамов. Боги! Я уже безумно скучала по Белому миру! И глядя на Ленсти, я ощущала нечто сродни тому, что чувствуют, вернувшись с яркого праздника в серую обыденность. И ни пышность королевских чертогов, ни роскошь балов и выездов не могли заменить той простоты и искренности, которой был пропитан сам воздух моего нового дома.

А потом мое унылое уединение разбилось вместе с чьей-то посудой совсем рядом.

— Паршивец! — закричала женщина.

Дверь посудной лавки открылась, и оттуда вылетел взъерошенный мальчишка лет восьми-девяти. Он завертел головой, вдруг заметил меня и бросился к скамейке. Юркнув мне за спину, ребенок, присел и зашипел:

— Умоляю вас, госпожа, не выдавайте.

В это мгновение снова распахнулась та же дверь, и на улицу выбежала молодая женщина. Теперь ее взгляд метался из стороны в сторону, наконец, добрался до меня.

— Любезная, вы тут мальчонку не видали? — спросила женщина.

— Он побежал туда, — ответила я, махнув направо.

— К дружку своему помчался, — подбоченившись, констатировала лавочница. После тряхнула кулаком: — Уж я ему, паршивцу, — и поспешила в указанном мною направлении.

И пока провожала ее взглядом, я спросила мальчика:

— Это твоя матушка?

— Тетка, — шмыгнув носом, ответил постреленок. — А ухи дерет, как родная мать. А за что? — неожиданно вопросил паренек. — Подумаешь, махнул рукой, ну и уронил я ейный сервиз, ну и что? Будто это повод взять и оборвать ухи честному человеку. А еще тетка!

— Сервиз-то, должно быть, на продажу? — полюбопытствовала я.

— И чего с того? — он распрямился и по-взрослому скрестил на груди руки, явно кому-то подражая. — Сервизов много, а племянник у ней один.

— Не могу не согласиться, — пряча улыбку, кивнула я в ответ. — Дорогой сервиз?

— Пф, — фыркнул шельмец, но тут же вздохнул, и я поняла, что посуда не дешевая.

— Тетушка у тебя отходчивая? — с сочувствием спросила я.

— Ага, — как-то мрачно ответил мальчишка. — Отходит по хребтине и успокоится.

Улыбнувшись, я продолжила рассматривать говорливого мальчишку. Был он зеленоглаз и светловолос, но на носу и на щеках задорной россыпью рыжели веснушки. Одет он был чисто и опрятно, должно быть, стараниями тетушки, но из-под закатанного рукава рубашки выглядывал разбитый локоть. Что было ясной подсказкой о неспокойном нраве мальчика.

— Ты сирота? — спросила я, думая о том, что воспитывает его тетя.

— Не, — парнишка мотнул головой. — Отец с матерью в деревне живут тут неподалеку. С ними два моих брата и три сестры, а меня сюда спровадили. Мамка говорит, поезжай, сестра моя из тебя человека сделает. А чего из меня его делать, будто я зверь какой? А тетка строже отца. Тот только кулаком погрозит, а эта сразу руками машет. И спуску не дает. Не так повернулся — за ухи, не так споткнулся — по хребтине. Я уж и дышать боюсь. — И вдруг всплеснул руками: — Сама спросила — где, я и показал. А там этот сервиз стоит, ну и задел, ну и упал он. Чего сразу — паршивец-то? Нечего было спрашивать, когда я мимо сервиза проходил. Не спросила бы, я бы рукой не махнул, и ничего бы не разбилось. Вот и выходит, что сама виновата, а бить снова меня будет.

— Бедняжка, — сдерживая смешок, покачала я головой. — Как тебя зовут?

— Миркель! — прокричал на всю улицу женский голос.

— Ой, — округлил глаза мой знакомец и бросился наутек.

Его тетушка, пробегая мимо меня, укоризненно покачала головой, и поспешила за племянником. А я рассмеялась, вдруг почувствовав себя почти дома. Вот этих вот ярких брызг жизни мне и не хватало в обыденном течении местного существования. Благодарю, малыш Миркель, надеюсь, твои уши сильно не пострадают, а сам ты в следующий раз не станешь размахивать руками и спотыкаться в опасной близости с дорогим товаром.

С этой минуты мне даже стало как-то легче дышать. Расправив плечи, я улыбнулась и повернула голову в сторону лавки «Пыль времен». И как раз вовремя, потому что лязгнул засов, и дверь открылась изнутри. На пороге появился паренек лет шестнадцати. Он мазнул по мне взглядом, широко зевнул, не прикрывшись, а после вернулся в лавку. Направилась туда и я, уверенная, что теперь уж точно порадую хозяев всем тем хламом, который стащила из герцогского замка.

В моем представлении лавка старьевщика была хаосом, нагромождением старых и никому ненужных вещей, покрытых пылью и паутиной. И хозяин мне виделся неопрятным стариком с шерстяным платком на плечах. И на штанах его должны быть оттянуты колени, непременно оттянуты. Однако ничего из этого не соответствовало моим фантазиям.

В лавке царил образцовый порядок. Имелся прилавок и конторка со счетами. Там же стояли чернильница, стаканчик с перьями и причудливое пресс-папье, на верхней части которого свернулась змейка со стертой позолотой на теле. Ее поднятая голова служила ручкой, и в глаза сему гаду были вставлены две маленькие жемчужинки. Должно быть, его когда-то принесли сюда, и хозяину эта вещица понравилась, раз он оставил ее себе.

Стояли здесь и витрины, на которых был разложен товар. Ничего особо любопытного, однако по крайне низким ценам, а потому товар должен был пользоваться спросом у небогатой части ленстийцев. Что ж, и я готова была внести свою лепту и украсить полки витрин моими подсвечниками и шкатулочкой.

— Доброго утра, любезная, — мое внимание привлек глубокий мужской голос.

Я повернула голову на звук и приветливо улыбнулась:

— И вам доброго утра, почтенный.

Хозяин — мужчина лет сорока или около того, вовсе не напоминал старьевщика из моих фантазий. Он был крепок и коренаст. Одет опрятно и чисто, усы его были франтовато подкручены концами вверх, волосы гладко зачесаны назад, и из кармана клетчатого синего жилета торчала цепочка брегета. Да и пах хозяин лавки приятно. В общем, его смело уже можно было назвать не старьевщиком, а