Кстати о брошках и их владельцах: переправив загадочное украшение в карман джинсов, я занялся реанимационными мероприятиями. Попросту говоря, основательно похлопал Гурского по щекам, приводя в чувство. Николай Павлович не подвел – забормотав что-то невразумительное, пришел в себя, глядя вокруг вовсе уж осоловевшими глазами. На наконец-то сформированный вопрос я лишь неопределенно пожал плечами: мол, понятия не имею, где мы и… когда. Понятно одно: мы больше не в городе. И – ох, и отчего я так в этом уверен? – скорее всего, даже не в моем времени.

Окончательно пришедший в себя Гурский ощупал разодранную бандитской пулей рубашку, зачем-то пошарил по карманам и вопросительно взглянул на меня. Хмыкнув, я вернул поручику брошь. Попутно вкратце озвучив свои предположения относительно ее роли в нашем нынешнем положении.

Слушал Николай Павлович молча. Затем кивнул и выдал:

– Виталий, прости, это я во всем виноват…

Вот же блин, а?! Колумб Америку открыл, великий был моряк![2]Догадался, блин. А я-то собирался, понимаешь, устроить тут разборки «по понятиям», относительно… ну, тоже понятно. Эх, да ладно уж. Как говорится, попали – так попали. Сначала – в нас, затем – мы.

– Кончай рефлексовать, товарищ поручик. Не поможет. Похоже, мы с тобой не просто в одной лодке, но и в полной заднице. И сейчас желательно понять, насколько она глубока.

– Кто? – простодушно переспросил Гурский, не оценив моего тяжеловесного экспромта.

– Задница, поручик, задница. В которой мы – ну, и далее по тексту.

– Грубо…

– Естественно. А как иначе? – Я поднялся наконец на ноги, потянув Гурскому руку. – Вставай уж, проклятьем заклейменный. Нас, как водится, ждут великие дела, граф.

Поручик торопливо поднялся, покачнувшись, но тут же восстановив равновесие:

– Виталий, я уже почти привык к твоему юмору и, о ужас, даже начал его понимать, но «Интернационал»-то тут при чем?

– Да это не совсем «Интернационал», – буркнул я, осматриваясь. – Это еще и немного Визбор, просто ты до него не дошел. Или не Визбор, а тот французский историк, имени все одно не вспомню[3].

– Не дошел? – искренне заинтересовался Гурский. – А, ты имеешь в виду…

– Да ничего уже не имею, тихо! Слышишь?

Несколько мгновений мы вслушивались, затем Николай Павлович неуверенно произнес:

– Вроде бы аэроплан, был слышен шум мотора. И пулемет, скорее даже несколько. Я отчетливо различил пулеметные выстрелы.

– К сожалению, я тоже. Причем относительно недалеко. Пойдем, что ли, посмотрим, кто там с кем воюет? Если я все правильно понимаю, нам вон туда.

– Ага, пошли. – Гурский смерил меня странным взглядом. – Виталий, если мы станем свидетелями атаки нашего аэроплана на колонну красных, то я, безусловно…

– Коля, можно на прямоту? Заткнись, ладно? Ты даже не представляешь, насколько все может оказаться хреново! Все, пошли… и молча. Не знаю, как ты, а я вовсе не горю желанием снова оказаться на войне.

– На войне?! – сбился с шага поручик. – На какой войне?

– Скоро узнаем, – мрачно предсказал я. – Все, объявляется режим радиомолчания. И старайся идти тихо, а то мало ли…

В принципе я знал, о чем говорил: да, люблю историю и не слишком разбираюсь в технике, но отличить завывания мотора истребителя времен Второй мировой от тарахтенья какого-нибудь «Ньюпора» или «Фоккера» смогу. Угу, именно так…

Одним словом, в преграждавшие нам путь кусты я углублялся в самом что ни на есть мрачном расположении духа. Почему? А вы сами подумайте, сложите хрестоматийные два плюс два, получив разрешенные уставом пять! Не поняли? Ладно, тогда поясню: перенос во времени, загадочное несокрушимое украшение, этот лес и, наконец, звук авиационного мотора, до боли похожий на недоброй памяти немецкий истребитель времен Великой Отечественной… Удивлены? Ожидали истерики? А вот фигушки, мне и недавнего появления в моем доме поручика хватило. Так что у меня, можно сказать, иммунитет, и на футурошок даже не надейтесь. Впрочем, полного отсутствия истерики, пожалуй, гарантировать не смогу. Но не сейчас – позже. Пока есть более актуальные проблемы. Теперь поняли? Ну и что я, по-вашему, должен думать? Что в сказку, блин, попал? К тем самым пресветлым эльфам и прочим трудоголикам-гномам? Ага, вот прямо сейчас! Тут ключевое слово именно что «попал», хоть топающий позади поручик этого и не понимает. И кстати, зря: если все, как я думаю, скоро ему предстоит неслабый разрыв шаблона. Как, собственно, и мне.

Ох, блин, как же не хочется наяву увидеть то, что до сего момента считал просто историей, пусть и героической! Очень не хочется, практически до безумия. Поскольку – страшно… не, реально: просто по-человечески страшно! Даже с учетом того, что на одной войне я уже побывал.

Затеряйся где-то, похоронка, если до рассвета доживу…

Г. Глазов

Идти и на самом деле пришлось недалеко, от силы километр. Правда, по лесу, отнюдь не походящему на городской парк. Повезло, что у меня на ногах оказались кроссовки, а у Гурского – более-менее нормальные летние туфли. А то ведь в шлепанцах по такой местности особенно не побегаешь: или ногу распорешь, или обувь потеряешь. А босиком, да по лесу, даже летнему – это, знаете ли, то еще удовольствие.

То, что мы близки к цели нашего недолгого путешествия, первым, как ни странно, понял именно поручик: внезапно остановившись, Гурский принюхался и негромко сообщил:

– Виталий, по-моему, газолином пахнет? И дымом? Там определенно что-то горит.

– Угу, – согласился я. – Только не газолином, а самым настоящим бензином. И горит тоже, причем весьма сильно. Вон там, где кусты пореже, просвет заметен, видишь? Похоже, дорога или просека. Ладно, ты пока посиди, я схожу гляну.

О том, что именно там горит, я предпочел пока не думать и с поручиком не обсуждать: уж больно мне запах не понравился. Очень не понравился, знаете ли…

– Может, все же я? – воспротивился поручик. – Я все-таки боевой офицер, ветеран, а ты, прости, просто доктор.

Хмыкнув – смотри-ка, меня, простого «фершала», уже в доктора произвели. Можно сказать, через звание прыгнул. Приятно, конечно, но… – я покачал головой:

– Коля, лучше я. Подозреваю, сейчас твоих ветеранских умений не потребуется. А ты за окрестностями пригляди, мало ли.

– Думаешь? – серьезно спросил Гурский.