из гнезда. И ждали спасения извне. А оно не вовне. Оно внутри.

Злость внутри перекипела, пришла пустота. Потом пройдет еще много дней, месяцев и даже лет, прежде чем придет окончательное принятие. И с высоты своего сегодняшнего опыта я бы вернулась в прошлое, к тому незаконченному комментарию незнакомой женщине, которую ударил муж, и дописала бы свой комментарий:

«Никого не слушай, только свое сердце».

Этот недописанный рассказ лежал на столе в распечатанном виде. Его прочла моя сестра.

— Ты что, лояльна к домашнему насилию? — спросила она. — Рассказ выглядит именно так.

— Ты серьезно? — удивилась я. — Он совсем не о насилии.

— А о чем?

— О чем? — Я задумалась. — О бесполезности чужих советов на примере ситуации с насилием. О том, что если у вас кто-то просит совета, то можно говорить: «Я бы поступил так». Это не совет. Это информация. А если ты говоришь другому человеку: «Тебе надо поступить так», — то это медвежья услуга. Потому что каждый в своей капсуле. И те 500 женщин, которые сказали ей «беги!», сказали это в теории. А как было на практике — совсем другая история. Понимаешь?

Сестра пожала плечами. Ей эта тема не близка. Она пока не замужем и ничего о таком не знает. Если кто-то, кто пережил насилие, спросит ее, что делать, она скажет: «Тебе надо бежать». Она думает, что это правильный ответ. А правильный ответ, на мой взгляд: «Наверное, я бы побежала».

Как бы я хотела обнять всех выпавших из гнезда, согреть, спасти и закинуть обратно. Чтобы они научились летать по-настоящему.

Я категорически против насилия, любого его проявления, начиная с абьюза. Это ржавчина, разъедающая отношения. Но я за границы. За то, что спасти другого человека после аварии можно поддержкой, выслушиванием, бинтами, зеленкой, чем угодно, кроме навьючивания собственного опыта как единственного ценного мнения.

Гордей

Пока я снимала шубу, он похотливо ощупал меня взглядом и подобострастно прошептал: «Проходите, проходите».

— Гордик, твоя девушка уже пришла? — раздался с кухни дребезжащий старческий голос.

— Пришла! — громко крикнул он в кухню, а мне тихо, словно оправдываясь, торопливо пояснил: — У меня мама дома.

— Мама? — Я слегка озадачилась: про маму мы не договаривались.

Гордей превратно понял мою реакцию и поспешил интимно добавить:

— Она скоро уйдет. По делам. Надолго.

Мы прошли в старомодную, плохо прибранную гостиную. Убирается тут явно старенькая мама. Гордей, наверное, только пылесосит. По воскресеньям.

У Гордея есть московская прописка. Рост 180. И шрам над правым глазом. Шрамы украшают мужчину, поэтому шрам запишем в плюс (хотя это не брутальный шрам, полученный в бою или в драке. Наоборот, Гордей, поскользнувшись в гололед, рассек себе бровь о ступеньку подъезда. Ни грамма подвига — сплошная нелепость.)

Итак, что мы имеем? Высокий москвич Гордей со шрамом. Ну, вполне достаточно, чтобы женщины кокетливыми мотыльками вились вокруг его фитиля.

Но они не вьются. Вот не вьются — и всё. А Гордику уже 43.

Для женщины это вообще возраст — аларм-аларм! — заката возможности деторождения. В этом возрасте женщины особенно отчаянно рожают «для себя».

Гордик тоже хочет родить. Ну, в смысле, чтобы кто-то родил «для него». Ну и для его мамы, которая «видимо, так и помрет, не дождавшись внуков».

Я представилась журналисткой. У меня редакционное задание. Пишу материал о Москве как городе одиноких людей, о завидных женихах и невестах столицы. Рандомным способом вышла на Гордея.

— Дадите интервью? Только необычное: жесткое такое, откровенное. Дадите?

— Очень интересно. Дам, конечно.

— Здравствуйте, уважаемая барышня! — В комнату неторопливо вошла пожилая, но молодящаяся женщина, окутывает меня цепким взглядом. — Меня зовут Зинаида Макаровна. А вас как величать?

— Ольга.

— А по батюшке?

— А не надо по батюшке, — улыбаюсь я. — Просто Ольга.

— Ольга, я накрыла на стол. Напекла плюшек с корицей. Вы кушайте, кушайте.

Мы садимся за стол. Зинаида Макаровна разливает чай по чашкам. Беседуем о разном. О капризном декабрьском марте, о дырявом здравоохранении, о том, как Зинаида Макаровна 32 года отработала на одном заводе, об удачной корице в плюшках, о работе Гордея, о кризисе производства, о том, что я долго искала место для парковки.

Зинаида Макаровна — хорошая женщина. Но пожилая. Она пережила тяжелые голодные времена и не смогла их забыть. Поэтому она постоянно говорит одну фразу: «Вы кушайте, кушайте». Это на самом деле обычная фраза. Но когда ее повторяют по сотне раз в час, она становится самой ужасной фразой в мире. Мы кушаем, кушаем!

Я пришла к Гордею взять интервью. Как к холостяку, потенциальному чьему-то жениху. Гордей не чует подвоха. Он жених. Завидный. А что не так?

Женщины сегодня избалованы соблазнами. Они знают, как может быть, и не хотят хоть как-нибудь. Они смотрят «Секс в большом городе» и думают: вон как бывает, оказывается.

Красивые свидания, полуночные бары, туфли от «Маноло», звездное небо Манхэттена с черепичной крыши, струнный квартет за углом, лукошко клубники посреди зимы, цветы с курьером, гардеробная комната с откровенными зеркалами, ловкий поцелуй главного героя. Романтика.

Гордей уверен, что все это наносное, социальное, условное, никому не нужное. Его женщина оценит его глубокий внутренний мир. Глубину, кстати, Гордей определяет сам, на глазок. Мы с ним переходим на «ты».

— Вы кушайте, кушайте. Надо нам женить Гордика, — говорит Зинаида Макаровна, причитает. Берет меня в сообщники в деле трудоустройства сына в семью. Диалог происходит при Гордее. Он никуда не вышел, вот, сидит рядом на табуретке и молчит, будто разговор не о нем. Неинициативный.

— Может, сам как-нибудь справится, Зинаида Макаровна, — хмыкаю я.

— Не справится, — вздыхает мама. — За 43 года не справился.

— Значит, не хочет.

— Хочет, хочет! — испуганно адвокатирует сына мама.

— Пока очевидно, что он хочет сидеть на табуретке сложа руки и плюшками баловаться.

— Гордик, ну скажи! — приказывает мама.

— Все женщины меркантильные, — выносит приговор Гордик.

— Да? — удивляюсь я.

— Да. Московская прописка всем нужна.

— Это да, — легко соглашаюсь я. — А что еще у тебя есть, Гордей?

— В смысле?

— В прямом. Брак — это бартер. Мы вот с мужем вместе 14 лет. Я ему — детей, ноги, борщ. Он мне — юмор, легкость, деньги. Все честно. Не понимаю, почему ты с осуждением говоришь о женщинах как об охотницах на твою прописку, если кроме нее у тебя ничего нет?

— Как ничего? — обиделся Гордей.

— Как ничего? — обиделась Зинаида Макаровна.

— Ну вот я и спрашиваю: что есть?

— Ну, я веселый.

Общаемся втроем.