Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Невероятное, беспрекословное и чудовищное по силе желание обладать сводило с ума и заставляло бездарно растрачивать последние капли её утекающих воспоминаний. Это было сродни решению сложнейшего ребуса с приставленным к виску взведённым башером…
И тут же пришло внезапное озарение. Абсолютно лишнее в эту минуту, но яркое, как свето-струнный слепок.
— Также меня наделили полномочиями узнать, не нужно ли уважаемому Лансу фер Скичире чего ещё? — четыре дня назад в этой самой комнате спросил Галло Ш’Икитари, больше знакомый мне, как Перстни.
А уважаемый Ланс фер Скичира ответил в привычной ему нагловатой манере, вроде как пытаясь шутить, но вроде как бы и нет. После чего стайка казоку-йодда «Диктата Колберга» без лишних слов притащила в его скромное жилище контейнер, в котором покоилась…
Я обнаружил, что уже минуту сижу с отсутствующим взглядом, нацеленным куда-то выше дивана. В глазах девчонки мелькнуло знакомое беспокойство.
Затем она подобралась, уселась на скрещённые ноги, ещё плотнее запахнулась в мой безразмерный халат, и сразу стало понятно, что деловитости данной особе не занимать.
— А ты вообще сам-то кто такой? — спросила она.
Глядела прямо, почти не моргая и с требовательным выжиданием.
Проглотив чуть не сорвавшееся с губ ругательство, я вздрогнул и заставил себя вернуться в реальность. Прокашлялся, будто на светском приёме, и улыбнулся.
— Виноват, исправляюсь. Ты права, давай-ка с самого начала: куо-куо, меня зовут Ланс, и я приветствую тебя в удивительном мире, только что ставшем куда сложнее, чем несколько часов назад.
Она молча слушала, глядя так открыто и… по-хозяйски? В общем, я почувствовал, что краснею. И делаю это тем более явно, чем больше пялюсь на её шею, скулы, лоб и примятые капюшоном волосы.
— Почему я здесь, Ланс? — спросила девушка, наклоняясь и дотягиваясь до стакана с остатками воды. — И что это за место?
— Хотел бы и я это знать…
Глуповато улыбнувшись, по выражению её лица я сообразил, что совсем не помогаю. И всё-таки не удержался, чтобы добавить:
— Не хочу расстраивать, но у меня есть подозрение, что с этого момента в окружающем нас мире всё станет сильно иначе…
Она вздохнула. Попробовала задумчиво пригладить волосы, но с недовольством наткнулась на эластичную ткань. Опустила руку, мимоходом оценив состояние ногтей. Со скучающим видом побарабанила пальцами по краю стакана.
— Если ты думаешь, Ланс, что твои многозначительные паузы и не менее многозначительные… намёки делают ситуацию понятнее, то я вынуждена тебя расстроить.
Я поднялся на ноги.
Мне было неловко. Любоваться ей; понимать, до чего быстро она осваивает нихонинди, ловко арканит инициативу и вынуждает меня теряться.
Она казалась невинной, но совершенно точно не была таковой. Она казалась беззащитной, но можно было спорить на сто тысяч рупий, что уже через пару часов перестанет вызывать такие чувства…
Кивнув, я произнёс со всей серьёзностью, на какую был способен (и старательно скрывая обуревающие чувства):
— Нам понадобится чинга. Много чинги.
п.3.; г.2; ч.2
И ушёл в пищеблок готовить пару кружек крепчайшего напитка. После чего, стараясь не смотреть на торчащее из-под халата колено (да и в карие глаза, буду честен, тоже), начал рассказывать.
Без «многозначительных пауз», туманных намёков, прибауток, попыток казаться остроумным (хотя очень хотелось), риторических вопросов и слишком сложных слов.
Я рассказал ей про Тиам, насколько его познал.
Про мёртвую пустыню и гигантские заброшенные постройки, про суровые немногословные племена и их загадочные ритуалы. Про Юдайна-Сити, его бурлящие кварталы и районы, их необычное обустройство и социальные лабиринты, многочисленные опасности и щедрые дары (первых оказалось значительно больше). Про бесконечно далёкие отсюда Ченчу-Гар и Аркидополис, о которых и сам знал едва ли больше названий.
Про Двоепервую Стаю и Когане-Но, про малопонятных служителей ещё более малопонятных культов и священных уличных коров. Про искусство и превосходную кухню, про потрясающие достижения инженеров и скоростные фаэтоны, про ракшак и тетронов.
Про моннго, тайчо, покорных чужой воле синтосексуалов-кукуга, Мицелиум и «карамель». Про разнокалиберные казоку, «Детей заполночи», «Бритых хвостов», «Трудноживущих», «Обет молчания», «Жёлтых котелков», «Уроборос-гуми» и других. Про Смиренных Прислужников и сословие заносчивых вистар. Про гаппи, системные консоли, юнму и глаберов.
Про ветростаты и переполненный натуральными отбросами Подпол Дна. Про Нискирича фер Скичиру (пока без деталей и случившегося родства), Сапфир, знакомую шпану, Заботливую Лоло и ей подобных, обманувшегося во мне Пять-Без-Трёх и кудесника жареной лапши Щупа.
Разумеется, также я поведал ей про прочих гнездовых чу-ха, их исконную породу, привычки, особенности и явные недостатки. Про классовую ненависть, рабство, злобу, жадность, неприкрытую похоть, жажду власти и жестокосердие гигантских прямоходящих крыс.
Я рассказывал максимально бесстрастно, не предполагая умышленно делить на чёрное и белое, плохое и хорошее. Но воспоминания моей собеседницы, видимо, ещё были свежи, пусть и затухающими отголосками, потому что время от времени на лице её мелькали недоумение и даже испуг.
С бездушностью сухой инструкции я раскрывал перед ней окружающую жизнь таковой, какой узнал её сам. Призна ю, мне было не с чем сравнивать. Девчонке, видимо, всё ещё было. Но комментарии она держала при себе…
Потому я всё говорил и говорил.
Про мелочность чу-ха, про их прижимистость, недоверчивость, главенство личных приоритетов над общественными и страсть к наживе. Про равнодушие к проблемам незнакомцев и наплевательство к смерти постороннего. Про неискоренимый страх за собственную шкуру и уязвимость одиночества, ярчайший эгоизм, но парадоксально-вездесущую клановость, про врождённую привычку ходить по чужим хвостам для достижения цели.
Слушательница внимательно впитывала жёсткие — при этом работающие двойственно, избирательно и хаотично, — правила поведения в чуждом ей обществе. Было видно, с каким трудом она пытается сопоставить строгость законов гнезда и бестолковость их применения; как окончательно грустнеет на рассказе о богатейшей культуре чу-ха, которой гордились все от мала до велика, но следовали считанные единицы.
Я вспоминал ещё и ещё, тут же выплёскивая сбивчивыми словами и всё менее заботясь, какой эффект этот поток может оказать на едва пробудившуюся девушку без личной памяти…
К концу первой кружки чинги: про уважаемую обществом многочисленность потомства, про уникально-противоречивое кизо-даридрата и фанатичное подчинение смирпам. Затем про азартные игры и доступность энергии; про острую нехватку пространства и тотальную перенаселённость на фоне избытка ресурсов и взрывного роста технологий.
К середине второй кружки: про невидимую, но отнюдь не иллюзорную цензуру; про слепое поклонение лидерам — богачам и наделённым силой, — и про обжигающую, доводящую до взрывов ненависть к ним же.
Про криминальные