На вид Лоре Хилл было чуть больше двадцати. Увидев ее впервые, Тед проникся жалостью к девчушке, скорее всего делающей первые шаги в профессии, в больших очках в прямоугольной оправе и с собранными на затылке волосами, сдержанной и обходительной. Как будто играет в психотерапевта, подумал Тед, которому еще предстояло удивиться, что на самом деле ей перевалило за тридцать. Сколько ей точно лет, он не знал: она не признавалась.

В ту первую встречу ей удалось обезоружить его очарованием юности, невинным видом и искренностью. Теда соблазнила перспектива обходить ловушки, которые расставляла Лора на каждом сеансе, ведь с нею – как и с Кармайклом – он не собирался обсуждать планы самоубийства, занимавшие все его мысли.

– Здравствуй, Тед, – сказала Лора. – Выходит, морское путешествие с компаньоном так и не состоялось.

– Выходит так. Спасибо, что согласилась меня принять.

– Жаль, что рыбалка сорвалась. – Медные волосы Лоры были собраны в пучок. – Как ты себя чувствуешь?

Вчера я убил человека. Пришел к нему домой, дождался его, закрывшись в шкафу, а потом прикончил. И никто на свете о нем не пожалеет.

Он попробовал эти фразы на вкус. Представил, как изменилось бы лицо Лоры Хилл, если бы он сказал нечто подобное. По правде говоря, он сам не свыкся еще с мыслью о том, что способен убить человека, да еще и не без удовольствия.

– Вчера мне опять приснился кошмар, – сказал Тед. О кошмарах он рассказывал часто, потому что не видел в них никакого смысла, к тому же эти рассказы помогали увести разговор в сторону от того, что могло бы его выдать. – На этот раз показывали что-то новенькое.

У единственного окна стоял письменный стол, за который во время сеансов Лора почти никогда не садилась. На этот раз она расположилась в кресле напротив Теда. Между ними стоял журнальный столик, совершенно пустой, если не считать пластикового стакана с водой. Тед никогда не пил из него.

– Расскажи мне сон.

– Я был у себя дома в гостиной, смотрел сквозь стекло на веранду. На столе сидел опоссум и жрал ногу Холли. Холли там не было, только нога, но я знал, что это нога Холли. Я тут же вышел и стал искать, чем бы запустить в опоссума, чем бы его спугнуть. И вот тогда увидел на полу коробку, которую тут же узнал. Это были мои шахматы.

Если бы психолог имела привычку делать во время сеанса пометки в блокноте, сейчас ее рука непременно потянулась бы к карандашу, настолько серьезным и значительным тоном произнес Тед эту фразу. Но Лора никогда не делала записей, у нее была феноменальная память.

– Я начал швырять фигуры в зверя, но так и не попал, – продолжил Тед, – он как-то непонятно от них уворачивался, а фигуры никак не кончались. Тогда я заметил Холли в саду, и, кажется, позади нее было море. Правда ведь забавно: чего только человек во сне не выдумает?

Тед не упомянул о том, как он разнес опоссума в клочья выстрелом из браунинга. Ведь точно так же, не вмешайся Линч, он чуть не распорядился собственным черепом. Подробности вроде этой лучше оставлять при себе.

– Ты не убил опоссума? – спросила Лора, в который раз демонстрируя фантастическую интуицию.

– Нет.

Она кивнула.

– Когда ты в последний раз видел во сне что-то связанное с шахматами?

– Никогда.

Она задумалась, подыскивая слова.

– Тед, нам надо поговорить о том, что случилось в те годы. Ты должен объяснить мне, почему мальчик с выдающимися способностями к шахматам вдруг резко их бросает. Ты так и не вернулся к игре?

– Нет, всерьез никогда. Я научил дочек и сыграл с ними несколько партий, но теперь они справляются без меня.

– Скажи, почему же ты бросил?

Лора поднимала эту тему не впервые. На прошлых сеансах в подобных случаях Тед оказывал слабое сопротивление, и она отступалась. Но в принципе его не так уж пугал разговор о тех временах. Он поудобнее устроился в кресле и начал рассказ:

– Играть меня научил отец. В семь лет я уже обыгрывал его запросто. Тогда он отвез меня в свой родной город Виндзор-Локс к одному старику, который в прошлом славился как отличный шахматист. – Тед помолчал. Воспоминание о наставнике, возможно единственном в жизни взрослом, которым он восхищался и которого уважал, отозвалось в нем грустью и болью. – Его фамилия была Миллер. По-моему, я о нем уже как-то упоминал. Когда я впервые увидел его, он показался мне древним стариком: волосы с проседью, длинные, ниже ушей, лицо все в морщинах. В тот раз мы мало говорили. Просто сели за шахматный столик, который стоял у него в гараже (он там давал уроки местным мальчишкам), и стали играть, а отец наблюдал за нами. Мы сделали не больше двадцати ходов, как вдруг Миллер встал, отвел моего отца в сторону, и они о чем-то заговорили. Я сидел и ждал. Думал, Миллер скажет, что я ни на что не гожусь, мы вернемся домой, и все на этом кончится. Однако следующие восемь лет, до того, как мне исполнилось пятнадцать, я ездил к нему по два-три раза в неделю.

– Это с ним вы завели ритуал с подковой?

Тед не помнил, чтобы говорил хоть слово о подкове. Еще одно тревожное напоминание об архиве немыслимых размеров, хранящемся в голове у психотерапевта.

– Да. Миллер стал моим тренером. Мы часами разбирали варианты на нескольких досках одновременно.

Лора сморщила губы.

– Боюсь, моих познаний в шахматах явно недостаточно.

– Есть множество дебютов (это первые 10–15 ходов каждой партии), некоторые из них названы именами шахматистов, благодаря которым стали популярны. Есть также варианты, то есть различные продолжения этих дебютов. Скажем так: есть главная дорога и несколько ответвлений. Каждый дебют и вариант изучен и теперь используется для подготовки шахматистов. Шахматы – не только логическая игра. В них огромную роль играет память. С Миллером мы воссоздавали известные партии, разбирая каждый ход. Не забывай, что я был ребенком, и, хотя обожал шахматы, на месте мне не сиделось. Миллеру приходилось выдумывать, чем меня увлечь. Он рассказывал о шахматистах, о знаменитых партиях. Так я узнал от него о третьем матче на звание чемпиона мира, который прошел в Буэнос-Айресе в 1927 году. Кубинец Рауль Капабланка играл с русским Александром Алехиным. Миллер был буквально очарован этими партиями и заразил своим восторгом меня. Капабланка, чемпион, считался непобедимым, он был гением, совершившим революцию в шахматах. Алехин, претендент, скрупулезный, вдумчивый, по мнению многих едва ли мог рассчитывать на победу. Я не слишком размазываю?

– Нисколько. Мне нравится наблюдать, как тот юношеский энтузиазм вдохновляет тебя сегодня. Продолжай. Я хочу узнать, чем кончился поединок гения с методичным профессионалом. Признаться, в первый раз об этом слышу. Выходит, я полная невежда?

Тед засмеялся:

– Ну что ты! Мы ведь говорим о шахматах, к тому же дело было аж в 1927 году. Тогда, кстати, еще не существовало четких правил борьбы за мировое первенство. Соперники договорились, что первый, кто выиграет шесть партий, станет чемпионом. Но в шахматах часто случается ничья, так что до шести побед им предстояло сыграть очень много партий. В результате их оказалось тридцать четыре. Они играли три дня подряд!