Ник был во всем светлом — светло-голубая футболка, светлые вылинявшие джинсы. Сколько ему лет — сразу и не поймешь. Уже за тридцать, но выглядит моложаво, лицо гладкое, а волосы не поредели и не потускнели. На столе лежали солнечные очки. И это правильно — такие глаза нужно прикрывать, чтобы их не видели женщины… Читала я какую-то, кажется кельтскую, легенду про родимое пятно-метку на лице у юноши — невозможно было взглянуть на нее и не влюбиться, — так вот глаза Ника обладали именно таким свойством. Рядом с очками стояла чашка кофе и лежала стопка распечатанных фотографий.

— Садись, — мужчина улыбнулся и кивнул на стул напротив. — Будешь капучино? Или латте?

Говорил он слегка непривычно, словно в речи скользил непонятный мне легкий акцент, не раздражающий, скорее приятный.

— Просто воду, — пробормотала я, опускаясь на стул.

— Отлично, тут есть освежающий напиток с мятой и лимоном. Я закажу, — и он, не дожидаясь ответа, кивнул официантке, поспешившей принять заказ.

Было заметно, что девушке Ник нравится и она даже слегка заигрывает с ним.

— Не возражаешь, если мы сразу перейдем на «ты»? — спросил он, когда официантка, наконец, ушла. — Я Ник, это мое реальное имя.

Он так и сказал «реальное» — странно, может быть, слегка старомодно.

— Ник — это Никита? — уточнила я.

— Ник — это Никлас, Николай.

— О, моего прадедушку звали Николаем. Он воевал… — от смущения я всегда начинала нести всякую чушь.

— Вот и я Николай, — мне показалось, или по его лицу скользнула тень, на миг омрачив ясный взгляд, словно набежавшие на солнце тучи. — Но если не возражаешь, предпочтительнее называть меня Ником.

Его голос звучал очень мягко и словно обволакивал меня. И акцент все-таки имелся, не ярко выраженный, но ощутимый. Какой? Может, польский или прибалтийский? Наверное, нет, хотя я не лингвист. Да и Никлас — конечно, не русское имя.

— Ты откуда? — спросила я напрямую.

Как-то сразу возникло чувство, что эта встреча не случайна, а была предопределена очень-очень давно, так что, несмотря на все смущение, мне казалось, что я имею право задавать любые вопросы.

— Я говорю не слишком хорошо? — Он весело посмотрел на меня. — Ну извини. Я только наполовину русский. Моя мама была из России, из Москвы. Меня сразу учили двум языкам, а первые слова, по семейной легенде, я произнес именно по-русски.

— А отец? — спросила я.

Официантка принесла кувшин и стаканы, бросила на Ника долгий взгляд и нехотя ушла.

— Мой отец немец. Вы до сих пор не очень любите немцев, — произнес он, наливая мне напиток в высокий стакан.

— Это не так! — поспешно отозвалась я, ругая себя, что сболтнула лишнее про прадедушку. Когда была та война! Да, после нее остались шрамы у обоих народов, но она уже не властна над настоящим, можно оставить ее истории, куда уходит все отжившее.

— Хорошо, — Ник налил немного себе, сделал маленький глоток и удовлетворенно кивнул. — Пей, вода как раз такая, как надо. Самое оно в жаркий день.

Я неловко выпила, слушая, как зубы звякают о край стакана.

— Ты меня боишься? — мой собеседник немного наклонился вперед, сократив и так небольшое расстояние разделяющего нас столика.

Мне стало трудно дышать, и в памяти, как назло, возник тот самый сон. Я думала о том, как мужские губы ласково скользят по моей шее, а щеки неудержимо заливал румянец.

— Я… Я, наверное, совсем одичала, — забормотала я жалкие оправдания. — Я ведь редко выхожу куда-то, нечасто встречаюсь с людьми. В основном работаю дома…

— Ты очень талантливая художница, — серьезно сказал Ник, отодвигая стакан, а я, чтобы не смотреть в пронзительно-синие глаза, уставилась на круглый след конденсата, оставшийся на столешнице. — Я видел некоторые твои работы и, как уже говорил, очень хотел бы их приобрести. Это возможно?

— Я не часто их продаю…

— Меня не смущает стоимость, — мягко отрезал он.

— Не о том речь… — я запнулась и, кажется, еще сильнее покраснела.

Господи, господи, господи! Я выгляжу дурой. Может быть, мозги совсем расплавились от внезапно наступившей жары? Видел бы сейчас меня Паша… Нужно срочно спасать положение!

Пока эти мысли панически мелькали в голове, Ник смотрел на меня со спокойным ожиданием.

— Хорошо, — выдохнула я. — Мы непременно договоримся. А тут, — я кивнула на лежащие перед ним фотографии, — та кукла?

— Да, — подтвердил он. — В моей коллекции есть несколько интересных немецких кукол. И это одна из них. Особенная. Я знал, что ты оценишь. Оригинал сейчас в другом городе, даже в другой стране, однако я ее сфотографировал.

Ник протянул мне стопку фотографий. Действительно, много данных и очень подробно. Я смотрела на куклу, словно на нежданно объявившуюся сестру. Внешне она не была похожа на Гретхен и вместе с тем чем-то ее очень напоминала. Платье на ней было, несомненно, оригинальным, оставшимся с далеких времен самого начала двадцатого века. Белое кружево слегка пожелтело, бархат местами обтрепался и выцвел, однако это оказалось самое настоящее старинное платье, очень богатое, расшитое золотой нитью.

— Хочешь посмотреть клеймо? — предложил Ник и выбрал из пачки одну фотографию.

Крупно снятое клеймо, прятавшееся под волосами куклы: две переплетающиеся готические буквы GV.

— Генрих Вольштайн, — пояснил Ник. — Я нашел кое-какие материалы об этом мастере. В начале двадцатого века в Германии стремительно развивалось кукольное производство, было открыто множество крупных предприятий, но это не тот случай. У Генриха имелась собственная маленькая мастерская. Он никогда не делал штамповку и изготовлял кукол только в одном-единственном экземпляре. Их и тогда насчитывалось мало, а на сегодняшний день и вовсе почти не осталось.

Я завороженно слушала. Так и знала, что наша встреча предопределена судьбой.

Мы просидели в кафе более двух часов, причем совершенно для меня незаметно — словно я провалилась во временную дыру. Ник оказался отличным собеседником. Он действительно интересовался моей жизнью — не просто задавал вопросы из вежливости, но слушал и эмоционально реагировал на рассказ. Спросил даже про семью и того самого воевавшего прадедушку. Правда, тут рассказать получилось немногое — знаю только, что прадед Николай дошел до самого Берлина и вернулся к обожавшей его прабабушке Наталье, которая была почти на десять лет младше его, у них родился один ребенок — мой дедушка. А потом, задолго до моего рождения, прадедушка умер. Несчастный случай, как говорили мои родные. Впрочем, развивать эту историю я не стала, но вдруг подумала, что на все вопросы о прабабушке и прадедушке всегда приходили весьма уклончивые ответы. Говорить на эту тему в семье не любили, и в юности мне казалось, что с ними связана какая-то страшная тайна.