— Так это было сто лет назад.

Года полтора назад Моника позволила себе усомниться, что Ричелдис в своей жизни прочитала хоть одну книгу.

— Чтение — это еще не все, — начала горячиться Белинда.

— Я никогда и не говорила, что все.

— Она далеко не дурочка.

— Верно, — кивнула Моника. — Потому и жаль, что она с головой ушла в домашнее хозяйство. Ведь когда-нибудь ее дети вырастут, и она станет им не нужна. И что тогда?

Белинда не ответила. Ясновидение никогда не было ее сильной стороной. Потом издала короткий смешок.

— Что тебя развеселило?

— Да вот, подумала про Оукеры.

— Вечно ты об одном и том же. Три дурехи, сожженные кастрюльки, перебранки из-за выпитых остатков молока.

— Ну, Моника, ведь было не только это. Помнишь того красавчика, который волочился за Ричелдис, когда я первый раз привела Саймона?

— Джонатан Мартиндейл, — отозвалась Моника. Она помнила все (или ей казалось, что все), что происходило на Оукмор-роуд. А уж появление Саймона забыть было просто невозможно. — Погоди, а разве это ты его привела?..

— Как он был хорош! Помнишь?

— Да. И помню, чем это закончилось.

— Мон, ты неисправима! — расхохоталась Белинда. — Он так обхаживал Ричелдис. Без слез не взглянешь.

— Кто был с большим приветом, так это Седрик, — произнесла Моника с таким выражением, словно чуднее этого Седрика никого не было. — Послушай, Бел, ты ничего не перепутала? Разве это ты познакомила Саймона с Ричелдис? Впервые об этом слышу.

— А кто же еще? Я об этом сто раз говорила. — Белинда на мгновение запнулась. — Мы познакомились на какой-то вечеринке.

— Хорошее название для мемуаров.

— Саймон предложил мне прогуляться. Помнишь, каким он был красавцем тогда?.. Он и сейчас чудо как хорош, постарел слегка, но это ему даже к лицу.

— Но ведь он не был… Вы с Саймоном никогда не были…

— Мы пару раз ходили то ли в кино, то ли к кому-то в гости, — решительно пресекла Белинда возможные вопросы. — Помнишь, какими мы тогда были? Ни о чем не думали, кроме как о своих романах.

— Не обобщай. Не все, а только некоторые.

— Короче, я пригласила его в Оукеры… Но ты же все это знаешь. Чтобы ты да что-нибудь позабыла… Тем более такое событие. Ну вот, значит, глаза их встретились, и они, конечно же, полюбили друг друга, — смешно сморщив нос и старательно выделяя каждое слово, Белинда процитировала фразу из какого-то фильма, явно подражая кому-то из актеров.

— Как они поживают?

— Наши-то? Они удивительные. Я про то, как им удается так жить. Особенно после того, как случилась эта трагедия.

— Бедняги. Не приведи Господь кому такое пережить. Маркус — это крест на всю жизнь.

— А по-моему, Ричелдис так не считает. По ней не скажешь, что она считает его крестом. Она его просто любит. Я бы на ее месте давно свихнулась. Я бы не выдержала.

Они обе умолкли и прислушались к голосу гида, рассказывающему, как Франциск I впервые посетил Фонтенбло. Попутно их просветили, что каждый зал во дворце имел свой, неповторимый стиль, в соответствии с которым подбирались оформление и мебель (тогда было модно интересоваться Второй Империей[13]).

Трещотки-итальянки, не слушая объяснений, давали друг другу попробовать рожки с мороженым. Все с облегчением вздохнули, когда автобус подъехал к массивным дворцовым воротам и им разрешили выйти. В их распоряжении было четыре часа, которые каждый мог провести по собственному усмотрению.

— Может, перекусим? — предложила Моника.

— Или хотя бы выпьем чего-нибудь.

— Вечно я про это забываю… Тоже одно из следствий холостяцкой жизни.

Зайдя в уютное, маленькое кафе в двух шагах от дворцовой площади, приятно удивившее своей изысканной старомодностью, дамы попросили принести по аперитиву. Им принесли бокалы с киром.[14]Изучив меню, они заказали наваристый рыбный суп, фрикасе из цыпленка в нежном лимонном соусе с горкой вареного риса в формочке, салат с сыром бри, сливовое мороженое-шербет и кофе.

— Тебе не кажется, что мы просто завидуем Ричелдис? — Моника задумчиво разглядывала крошечную чашечку с густым коричневым напитком. — Причем вовсе не ее красавцу мужу, дому или детям.

— Я так точно им безумно завидую, — согласно кивнула Белинда.

— Она для меня образец добродетели.

— Ага. Той самой, которую мы давно утратили.

— Не знаю, была ли она у меня вообще когда-нибудь. Вот у Ричелдис — это да… Она у нас кладезь достоинств… Ни одного, даже малюсенького, изъяна.

Они расплатились, вышли из кафе и неторопливо направились в сторону замка, где их уже поджидал англоговорящий гид. Здесь было очень красиво, но как-то однообразно, похоже на красивую добротную штамповку. В роскошных гобеленах восхищала не столько красота, сколько усидчивость мастериц, их создавших. От одинаковых, как две капли воды, полотен позднего Возрождения скукой сводило скулы. Громоздкая позолоченная мебель подавляла. Все это тяжеловесное великолепие окутывал аромат свежести, доносившийся с озера, на которое открывался великолепный вид из высоких окон. Даже у леди Мейсон невольно возникало ощущение причастности к вершившейся здесь истории, хотя она была катастрофически невежественна в этом вопросе. Она не могла отличить одного Людовика от другого, зато при упоминании имени Наполеона ее лицо светлело — и вовсе не из-за любви к императору-корсиканцу, а просто потому, что тут она чувствовала какую-то почву под ногами. Истории о великой Жозефине достигли даже ее ушей.

— Переходим в тронный зал, — сообщила дама-экскурсовод. — Наполеон, как вы помните, в Версале не жил. Вот это его трон. Обратите внимание на инициал над троном, он вырезан по первой букве имени Бонапарта. А вот этот стеклянный шарик на большом канделябре весит…

— Смотри, — вдруг прошипела Белинда, схватив Монику за локоть.

Секундой позже и перед ней открылось зрелище, поразившее Белинду. Возле противоположной двери стоял Саймон Лонгворт, муж их обожаемой Ричелдис, чьей семейной идиллией они не уставали восхищаться. По преувеличенно отсутствующему виду, с которым он смотрел в окно, было ясно, что он тоже заметил старых знакомых. Не нужно было обладать особым воображением, чтобы понять, почему он не поспешил им навстречу. Под руку его держала ну очень молоденькая блондиночка.

Не сговариваясь, Моника и Белинда попятились за спины экскурсантов. Пока осиротевшая группа расширяла свой кругозор, они спешно покинули тронный зал, минуя сверкающий позолотой холл, не менее щедро сверкающую гостиную и наконец добрались до начала обзора, где по-прежнему висели похожие друг на друга гобелены и набившие оскомину полотна итальянцев.