У меня в ушах зазвенело, когда пилот «Звезды» обратилась к Говарду. Ее голос заскрежетал по Командной сети. Слышали его только Говард, второй пилот и я.

– Если ожидание твоего генерала, Гиббл, будет стоить нам модуля, твоя задница попадет прямиком в ад, и все черти тебе позавидуют.

Я улыбнулся. Пилоты!

Тяжело дыша, с сердцем едва не выпрыгнувшем из груди я прополз мимо Говарда, и только тут понял: последний панический прыжок, окончательно разбил мое сердце. До этого у меня и мысли не было о том, что мне придется оставить их всех там, на Ганимеде. С удивлением я задумался о том, смог бы я ради них – мертвых – задержаться на планете. Боль одиночества сдавила мне грудь, хотя я слышал, как вокруг меня дышали солдаты.

Гидравлика отключилась. Модуль замер, задрав нос к небу. Я повалился на спинку кресла. Фюзеляж корабля содрогнулся, когда помпы стали подкачивать горючим.

Техник Космических сил, сидевший через проход от меня, мельком взглянул, как я пристегнулся, а потом кивнул мне, как кивает один солдат другому. Он находился на поверхности Ганемеда всего минут десять. Все его товарищи остались на орбите, а члены его семьи ждали его на Земле. А меня там никто не ждал.

Между нами было всего десять сантиметров. Но между нашими жизнями лежала пропасть глубиной в световые годы.

Я почувствовал такую же дрожь, как на поле боя. Разозленный пилот назвала меня «генералом», но сейчас в утробе корабля я был всего лишь солдатом. Скоро я сброшу временно присвоенное звание, которое позволяло мне командовать людьми, много старше и опытней меня. Скачусь назад к лейтенанту, что, в общем-то, соответствует моим знаниям и квалификации.

– Зажигание! – взвыл интерком.

Я закрыл глаза, и позволил сердитому пилоту везти меня домой. Все неприятности остались позади.

Так я тогда думал.

Грузовому отсеку «Звезды» не хватало иллюминаторов, но на модуле имелись кабельные каналы связи, выведенные на плоские плазменные экраны, соединенные с носовыми подстройками корабля. Более того, через камеру пилота мы видели, как модуль проскользнул вдоль величественного вращающегося «Экскалибура» – туши длиной более полутора километров, и состыковался. Словно снежинка села на круп полярного медведя.

«Эскалибур» напоминал «Надежду», если не считать усиленных защитных систем. Но они оказались излишни, так как слизни были повержены.

Откинувшись на спинку, я сидел в кресле, пока последний из моих людей в полной безопасности не пролез через люк, и только потом отстегнул ремни. Встав, я повернулся лицом к люку. Я словно плавал в волнах странной гравитации, образованной вращением корабля. Никогда не думал, что когда-нибудь вновь окажусь в ее власти.

– Генерал? Могу я к вам обратиться? – даже через интерком был хорошо различим гнусавый техасский выговор пилота.

Повернувшись, я посмотрел в сторону летной палубы. На «Звезде» летная палуба соединялась с грузовым отсеком через трубу, шириной в косую сажень, проложенную через заросли электроники. Чтобы пройти через эту трубу требовалась восхитительная гибкость тела, поэтому женщины пилоты обычно спускались на летную палубу и поднимались оттуда, когда пехоты в трюме уже не было.

Все, что обычно говорили мне пилоты, было совершенно сознательно устроенное представление для пассажиров… Я вновь вспомнил Пух. Улыбнувшись, я сглотнул невольно набежавшую слезу.

Эмоции не добавляют хороших манер. Я отвернулся, и тут же у меня за спиной раздался скрип синлонового полетного костюма пилота. Эхом разнесся он по грузовому отсеку. Наконец ботинки пилота со стуком опустились на панели палубы.

– Немного вежливости не сделало бы солдата менее тупее.

Хамство у пилотов развито даже сильнее, чем у выходцев из Техаса. Повернувшись, я посмотрел прямо в глаза пилоту модуля. Женщина, которая стояла перед люком на летную палубу, расставив ноги на ширину плеч, была миниатюрной как японка, или как цветок вишни. Глаза ее показались мне необычными: коричневые миндалины в фарфоре. Миндалины или нет, а взгляд этих глаз прожигал меня насквозь. Ее волосы напоминали шелковый эбонит. Она приглаживала их пальцами, словно только что сняла шлем.

Мой взгляд скользнул за отворот ее летного костюма. На самом деле я никогда не чувствовал, что по званию чуть выше портье, но то, что на мне погоня офицера требовало определенной вежливости. Я вновь встретился с ней взглядом.

– Майор, разве в Космических силах не учат разнице между «звездами» и «дубовыми листьями»?

Каждый из тех, кто служит, должен был потратить много времени на обычную строевую подготовку, а там, в первую очередь, учили именно этому.

– Генерал, мы до сих пор на борту моего корабля. Герой вы Битвы на Ганимеде или нет, вы подвергли угрозе мой корабль и команду. И меня не волнует, сколько говна у вас за плечами.

На это я ничего ответить не смог. Я почувствовал себя так, словно военный судья зачитал мне обвинение в измене на предварительном слушанье дела. Что и говорить капитан судна на борту своего корабля главный авторитет.

На ее летном костюме, прямо над сердцем была полоска – бейдж. Я прочитал:

Озэйва.

Но, если честно, на бейдж я обратил внимание во вторую очередь.

Сам наряд пилота, насколько я помнил, не изменился. Полетный костюм пилота Организации Объеденных наций был нежно-голубым, свободным комбинезоном. Майор Озэйва носила простроченном оранжево-желтом костюм. Еще более странно то, что сшит он был из силона. К тому же он настолько плотно облегал фигуру, что не возникало вопроса о том, как майор Озэйла выглядит без него. А ответить на этот вопрос, будь он задан, можно было бы одним словом: прекрасно.

За последние семь месяцев я не видел женщин. А Пигалица… Она для меня не столько женщина, сколько солдат. Таких, как она, в моем отряде было несколько. Но офицер не может думать о своих солдатах, как о женщинах. Некоторые говорят, что это профессиональная отчужденность вроде той, которой обладают гинекологи. Но майор Озэйва не принадлежала к моим солдатам.

– Все еще не нагляделись, генерал?

Я отвел взгляд.

– Гм…

Я моргнул и почувствовал, что краснею. Совершенно недопустимо, чтобы я пялился на незнакомого пилота.

Она скрестила руки на груди.

– Я ждала вас двадцать минут, задержала отлет. Только ради вашей славы. Можете выбросить на помойку и себя, и вашу медаль за отвагу! Вы подвергли опасности мой корабль.

Озейва была права.

– Вы не понимаете…

Пилот взмахнула рукой, словно воробей крылом.

– Я понимаю этот порывистый ветер! А вы понимаете, что это такое? Вы едва не погубили пятьдесят человек!