— Пожалуйста! — услышал он тихий голос и поморщился. — Отпустите меня! Я скажу, где мои деньги! Я на квартиру себе копила. Они спрятаны…

— Тссс… — прервал он ее нетерпеливо. — Садись. Да не держись ты за одеяло! Здесь тепло. «Даже душно — подумал он. — Пока она ест, открою окна, проветрю».

И скорее почувствовал, чем услышал, как она всхлипывает. Дурища! Черт возьми, как же они ему надоели! Сейчас лицо опухнет, и что с этим делать? Пережидать еще полдня? Он выдохнул и попытался доброжелательно улыбнуться:

— Ну, ты что? Перестань капризничать, девочка. Мы с тобой уже почти закончили. Скоро будешь дома.

Она вскочила от перезвона будильника, который завела вчера — впервые за несколько месяцев с некоторым удовлетворением. Альбом с репродукциями Энгра шмякнулся на пол.

Мама заглянула в комнату, в фартуке поверх костюма:

— У тебя звонил телефон: ты его оставила в прихожей. Думаю, твой капитан. Но сначала поешь — я сделала гренок. Тебе с сыром или с вареньем?

Маша повела носом и почувствовала, как рот наполняется слюной.

— С вареньем и со сметаной! — крикнула она вслед убежавшей на кухню переворачивать гренки матери. И поскакала в ванную.

Маша ела гренки, обмакнув их, как в детстве, в божественный в своей простоте соус: варенье и сметана. Пятьдесят на пятьдесят. Мать сидела напротив молча, по-деревенски подперев подбородок рукой, и с нежностью смотрела на дочь.

Та на минуту оторвалась от гренок:

— А ты что, есть не будешь?

Наталья вдруг встала, быстро погладила ее по голове и сразу же отвернулась к плите. Маша нахмурилась и замерла с гренкой на весу: мамина спина была весьма многозначительной.

— Значит, Энгр? — вдруг спросила Наталья, не поворачиваясь к дочери. Маша усмехнулась, чуть расслабилась и сунула гренку в рот: мама держит руку на пульсе.

— Он самый. Тебе нравится неоклассицизм? — она удачно, как ей показалось, перевела разговор от маньяков в русло высокого искусства.

— Не знаю, — мать поставила на стол новую порцию гренок. — Хороший портретист.

— Может быть, — Маша одним глотком допила кофе. — Но скучный он какой-то. Академичный. И с пропорциями проблемы…

Она замолчала, взглянула на мать: та ждала продолжения про убийства. Про убийства Маша говорить не хотела: нечего маме про них слушать. И тут, к счастью, зазвонил мобильник в прихожей. «Андрей!» — подумала Маша и мимолетно улыбнулась — повезло. Ей опять удалось ускользнуть от серьезной темы.

Но это был не Андрей — на экране высвечивался незнакомый городской номер.

— Доброе утро! — услышала она мужской голос и с удивлением узнала Комаровского.

— Доброе, Лев Александрович.

— Прошу прощения за столь ранний звонок, но вы сами попросили беспокоить вас в любое время, и…

— Вы совершенно правильно сделали. Что-нибудь случилось?

— Ммм… — на другом конце провода замдиректора Пушкинского музея пребывал в явной растерянности. — В некотором роде. Думаю, вам лучше подъехать самой.

Маша быстро завязала волосы в хвост, мельком взглянув на себя в зеркало в прихожей, и крикнула в сторону кухни:

— Мам, я в Пушкинский музей. Это срочно.

«Пушкинский музей звучит нестрашно», — думала она, закрывая за собой дверь. У мамы сегодня будет приподнятое настроение: ее дочка в кои-то веки окажется в кругу достойных людей. Искусствоведов, а не маньяков.

Но в лифте все равно набрала телефон Андрея: искусствоведы — это, конечно, отлично, но один маньяковед ей точно понадобится. Да и без маньяков ей очень хотелось его увидеть.

И еще — что-то подсказывало, что разговор с Комаровским выйдет серьезный, и хорошо бы, чтобы Андрей при нем присутствовал.

Они сидели напротив Комаровского, и Андрей держал Машину руку под столом. Замдиректора все равно ничего не заметил — так был расстроен, а им с Машей — приятно.

— Лев Александрович, я так и не поняла. Получается, эскизы — подлинные? — переспросила Маша, потому что объяснение Комаровского звучало слишком витиевато.

— В том-то и дело, что да! То есть я вчера, конечно, был уверен, что это просто удачная копия на бумаге эпохи. Но анализ дал положительный результат! Это невероятно! Немыслимо! — Рука, держащая на отлете золотую оправу очков, чуть дрожала.

«Старик и правда очень взволнован», — подумалось Андрею.

— Эскиз подлинный, и мы даже знаем, к какой картине!

— «Турецкие бани»? — тихо спросила Маша, и Андрей бросил на нее вопросительный взгляд.

— Вы разбираетесь в живописи? — Комаровский, в свою очередь, вперил в Машу близорукий взгляд.

— Ну, для того чтобы знать «Турецкие бани», вовсе не обязательно разбираться в живописи, — светски ответила Маша и чуть пошевелила пальцами в Андреевой руке. «Нет, ну какова нахалка!»

— Это верно, — почти успокоился Комаровский. — Картина знаменитейшая.

Ну конечно, иронично поднял бровь Андрей. Вы уж тут побеседуйте меж собой, меж культурными людьми, а я пока выйду — покурю.

— Можно сказать — эквивалент «Джоконды» во французской живописи, хотя я бы, конечно, Энгра с Леонардо не сравнивал, — продолжал Комаровский, а Андрей чуть-чуть приободрился: про «Джоконду» он слыхал-таки кое-что краем уха.

— И что же вас смущает? — Маша нахмурилась. — Думаете, при экспертизе была допущена ошибка?

— Исключено, — отрезал Комаровский. — Смущает же меня следующее: все подлинники набросков к «Турецким баням» должны храниться во Франции. А именно — в городке Монтобане, на родине художника. А не лежать, прости господи, рядом с трупами неизвестных девиц!

* * *

— Это международный скандал! — возбужденно говорил Андрей Маше, спускаясь бегом по лестнице. — У Анютина будет инфаркт! А у меня — головомойка! — Он кинул взгляд на ее сосредоточенный профиль: — Ты о чем думаешь?

— Я думаю о том, как это в принципе возможно, — тихо зашептала ему Маша, потому что по лестнице уже поднимались любители прекрасного: москвичи и гости столицы. — Это же обожаемый французами Энгр! Они его как зеницу ока…

Маша вдруг остановилась и несмело улыбнулась.

— Маня! — услышал Андрей и обернулся на оклик. На ступенях, возглавляя группу товарищей в солидных костюмах, стоял веснушчатый парень.

— Петя! — Маша подошла и замялась на секунду, но все-таки поцеловала веснушчатого в щеку.

Тот же, не будь дураком, сграбастал ее в объятия. Андрей аж побледнел от злости — что это, черт возьми, еще за Петя?! Но Маша сразу же повернулась к Андрею и представила: