– С Купером, мастер Чарльз, ваши тайны будут в такой же безопасности, как если бы их заперли в сундуке и утопили в колодце.

– Дело в том, – начал Чарльз Марстон, глядя вниз, на конец своей трости, которой рисовал на полу линии и круги, – что все время, пока я лежал как мертвый, каковым меня и считали после падения, я был со старым мастером. – Говоря это, он снова поднял взгляд на дворецкого и, грязно выругавшись, повторил: – Я был с ним, Купер!

– Он был хорошим человеком, сэр, по-своему, – заметил старый Том с благоговением. – Хорошим хозяином для меня и хорошим отцом для вас. Надеюсь, что он счастлив, да упокоит его господь!

– Что ж, – отозвался сквайр Чарльз, – все это время я находился с ним – или он находился со мной… Не знаю, как это назвать… В общем, мы были вместе, и я думал, что никогда уже не вырвусь из его рук. Он запугивал меня из-за какой-то вещи, и она очень важна для спасения моей жизни, Том. Но, очнувшись, я так и не смог вспомнить, что это за вещь. Думаю, я бы отдал руку, чтобы узнать, о чем шла речь. Может, ты сумеешь сообразить, что это могло быть? Ради бога, не бойся, Том Купер, но говори прямо, потому что отец сильно угрожал мне, и это, несомненно, был именно он.

В зале повисло молчание.

– А сами-то вы как думаете, что это может быть, мастер Чарльз? – спросил наконец Купер.

– Мне так ничего и не пришло в голову. Я никогда не попадал в такие истории – никогда. Мне подумалось, может, отец что-то знает об этом чертовом горбатом негодяе Скрупе? Ведь братец божился адвокату Джингему, будто я украл бумагу, по которой дом отходит ему… Будто мы с отцом это сделали. Но, ручаюсь моим спасением, Том, никогда мир не слышал большей лжи! Я судился бы с ним за одни лишь эти слова и потребовал бы от него больше, чем стоит дом! Только адвокат Джингем отказывается выполнять мои требования с тех пор, как Гилингден перестал приносить доход. Адвоката сменить я тоже не могу, потому что должен ему прорву денег! Но брат оклеветал меня и поклялся, что повесит меня за сокрытие документа. Именно так и сказал: он не успокоится, пока не повесит меня за это! Думаю, в его обещании имелся какой-то смысл, что-то в нем было, из-за чего беспокоился старый мастер. Этого достаточно, чтобы свести человека с ума. Я не могу вспомнить ни слова из того, что говорил отец, помню только, что он угрожал и – господи помилуй нас! – выглядел ужасно плохо.

– О, сэр, неужели дух его не упокоился?.. Да помилует его господь! – отозвался старый дворецкий.

– Возможно… Но ни одна живая душа не должна об этом узнать, Купер, ни одна живая душа, понял?

– Боже упаси! – покачал головой старый Том. – Но возможно, сэр, это из-за долгого пренебрежения к его памяти и могиле?

– Да? Об этом я как-то не подумал. Надень шляпу, старина Купер, и пойдем со мной. Уж это-то, по крайней мере, мы можем исправить.

От дома путь лежал через вращающуюся калитку в парк. Затем тропинка спускалась к старому живописному месту захоронения, находившемуся у дороги в укромном, окруженном вековыми деревьями уголке. Багровел прекрасный осенний закат. Бледные огни и длинные тени придавали окружающему пейзажу мистический вид. Красавчик Чарли и старый дворецкий медленно пробирались к часовне, где младший сын старого сквайра тоже когда-нибудь должен обрести последнее пристанище.

– Что за собака выла всю прошлую ночь? – спросил вдруг сквайр, когда они немного отошли от дома.

– Это была какая-то странная собака, мастер Чарли. Она стояла перед домом. Наши-то все находились во дворе. А этот белый пес с черной головой обнюхивал все вокруг, а потом стал подниматься по ступенькам – тяжело, прямо как наш старый хозяин, храни его бог, когда у него болело колено. Пес взобрался на ступеньки и завыл в окна. Мне даже захотелось швырнуть в него чем-нибудь…

– Эй! Вон там не он ли? – резко прервал слугу сквайр, останавливаясь и указывая тростью на грязно-белого пса с большой черной головой. Тот бегал вокруг них широкими кругами, пригибаясь, с тем видом неуверенности и заискивания, который так хорошо умеют напускать на себя собаки.

Чарли свистом подозвал пса. Это был большой отощавший бульдог.

– Бедняге пришлось несладко – он худой, как позорный столб, весь в пятнах, а когти стерты до подушечек, – задумчиво сказал Марстон. – И он не беспородный пес, Купер. Мой бедный отец любил хороших бульдогов и отличал дворняжку от породистой собаки.

Пес смотрел сквайру в лицо с характерным для его породы мрачным выражением на морде. Чарли пришла в голову совершенно непочтительная мысль о том, как сильно походил на бульдога отец свирепым лицом, когда сжимал в руке хлыст и ругался на сторожа.

– Лучше бы его пристрелить. Он будет пугать скот и задирать наших собак, – заметил сквайр. – Эй, Купер! Надо сказать сторожу, чтобы он присмотрел за ним. Еще не хватало, чтобы пес добрался до моей баранины.

Отогнать собаку не удалось. Она с тоской посмотрела вслед сквайру, а после того, как Чарльз с дворецким немного отошли, робко последовала за ними.

Избавиться от животного оказалось невозможно. Бульдог бегал вокруг сквайра и Тома, как адский пес из «Фауста», разве что пламени за собой не оставлял. Кроме того, собака смотрела на Марстона с каким-то умоляющим видом, и это странное предпочтение льстило Чарльзу и казалось трогательным. Поэтому сквайр снова подозвал пса, погладил его и в конце концов решил взять домой.

Теперь пес послушно следовал за двумя людьми по пятам, как будто всю жизнь принадлежал Красавчику Чарли. Купер отпер маленькую железную дверь, и собака вошла за ними в часовню.

Марстоны рядами лежали под полом этого маленького здания. Склепов им не ставили, но у каждого покойника имелась отдельная могила, огороженная каменной кладкой. Каждое захоронение венчала мраморная плита с написанной в верхней ее части эпитафией – за исключением могилы бедного старого сквайра Тоби. Над ним не было ничего, кроме травы и ровной линии каменной кладки, которая указывала, на каком уровне следует расположить следующие захоронения.

– Действительно, это место выглядит поистине убого, – протянул Чарльз. – Вообще-то обеспечить должное отцу погребение обязан старший брат. Но если он не захотел устроить достойную могилу, придется позаботиться об этом мне, старина. А еще я прослежу, чтобы на надгробии