Фицгор ставит на стол чай, тыча вилкой в тающие куски сахара.

— Когда вселяемся, Папс? Я пока в доме, и сегодня у нас что — второй день школы?

Хефф облизывает отверстие в банке.

— Вечером узнаю. — Гноссос. Вдруг удастся потрогать роскошные волоски. О грудях там речи нет, но ведь прошло столько времени. Ноги тоже важная штука. Можно соорудить полуночный ужин, долма с виноградными листьями, на гарнир яично-лимонный соус, муссака. Нужна «Метакса». Где вообще так поздно кормят? У Фицгора в землячестве?

Теперь «Пегги Сью» хрюкает припевом.

— У тебя сегодня в доме принимают, Фицгор?

— Всю неделю. Наверное, сдерут с меня за то, что перееду. — Вилкой выжимая чайный пакетик о стенку чашки. Проверим.

— Будут возражения против греков?

— Не думаю.

Вдруг до него дошло, чашка остановилась у рта, он вытаращился поверх ободка, на лбу морщины.

— Погоди. Что ты собрался делать?

— Ну, сопру где-нибудь харрисский твид, может, от «Дака», галстук из шалли — а что, вполне годится для лучшего дома на всей горе.

— Мы такой трюк устроили два года назад с «Ди-Фи»[1]. — Хефф. — У него хорошо получается.

— Я неотразим. Блеск остроумия, салонные игры, шарады, декламация греческого алфавита, народ валяется. В каком ты доме?

— «Д-Э». Но…

— Dikaia Hypotheke[2]. Роскошный девиз. Можно сказать, вдохновляет. — Быстро допить эль, уже пробирает, желудок скрутило, кислота нетерпения. — Дом открытый, насколько я помню. Никаких рукопожатий, паролей-отзывов, ритуал принесен в жертву честной игре. Кто знает, Фицгор, вдруг я проникнусь и вступлю в ваше братство? Всю адскую неделю буду носить тюбетейку с пропеллером, а в классы таскать пищалки.

— Господи, Папс, ты ведь просто собрался на халяву пожрать. Может, кто-то из них тебя знает.

— Чем там у вас кормят? Филе-миньон? С запеченными хвостами омаров? Каким еще деликатесом можно меня удивить?

— Для начала, у тебя нет нормальной одежды.

— Хефф?

— Есть костюм от «Брукса», только что из прачечной.

— Все сходится. — Джек опять засмеялась сиплым баритоном и потерла руки. Все равно симпатичная. Интересно, она живет с подружкой?

— Заберешь меня у Хеффа, скажем, в шесть.

— Господи, Папс, я прямо не знаю.

— Они меня полюбят. — Быстро в рюкзак благословить мгновенье, серебряный доллар и кусочек феты, наощупь сквозь влажные заячьи лапки и белье, мимо склянок с парегориком. Скрутив крышку, он отломил четыре кусочка комковатого козьего сыра и, подняв их над головой, с серьезным видом пробубнил:

— Confiteor Deo omnipotente,Beatra Pappadopoulis, semper virgini,Beatra Pappadopoulis, semper paramus[3].

Небольшое пресуществление.

— Это мое тело, пацаны. — Затем, толкая вперед банку «Красной Шапочки», — Это моя кровь. — Козий сыр, яство из гальванизированных чанов — символов дурацких ячеек бытия. Щепотью он положил по кусочку сыра на каждый из вытянувшихся к нему языков.

— Я искуплен, — сказал Хефф.

— Аминь. — Джек.

Щелчком отправив серебряный доллар Фицгору, Гноссос сказал:

— Вот солидный процент моего состояния, купи на него еще крови.

— Ладно, только я буду чай. — Смирившись с предстоящим обедом, Фицгор послушно отправляется в очередь. Джек улыбается и странно смотрит. Осторожно, может, она девушка Хеффа. Хватит неприятностей из-за чужих женщин. Фицгор слишком быстро вернулся из очереди.

— Не берут.

— Что?

— Твой серебряный доллар.

— Не берут?

— Говорит, что никогда таких не видела, тетка в кассе.

Взвиться в воздух, глаза сверкают, парка над широкими плечами, как зимний плащ колдуна, волосы трепещут над ушами. Прямо в голову очереди: две студенточки с кукурузными кексами резво отдернули носочки кроссовок от звучного топота его сапог. Женщина за кассой: вместо лица — картофелина, кожа — цвета пшеничных хлопьев. Он видел ее сотни раз в придорожных забегаловках и мотелях, в бессчетных супермаркетах и на подвальных распродажах: приземистая, в ситцевом платье, туфли на гвоздиках, запах дешевых тайн из «Вулворта», губы сморщены, вся страсть высосана и выссана за ненадобностью двадцать лет назад. Покорность — вот мой враг.

Три открытых «Красных Шапочки» и чашка чая стоят на прилавке. С весомым лязгом он опустил на стойку серебряный доллар.

— Не годится, — сказала женщина. — Я ж тока что говорила.

— Что?

— Не годится.

Опуская обе ладони на прилавок и перегибаясь так далеко, что она отшатывается:

— Я глубочайше и идиотически прошу прощения, но ЭТО годится, и ВЫ его возьмете.

— Прости, конечно, сынок, но…

— Сынок? СЫНОК? ДА ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ, КТО Я ТАКОЙ?

«Дыра Платона» замерла, наполнилась тишиной, головы за складными столиками повернуты на его рев.

— Я король, блять, МОНТЕСУМА, вот кто я такой, и это — монета моего королевства.

Женщина беспомощно оглядывается по сторонам, пальцы судорожно вцепились в ключик от кассы, челюсть отвалилась, локти ищут опоры.

— И если вы без должного почтения отнесетесь к символу моего королевства, я вырву вам сердце — ага?! ВЫРВУ ВЫРВУ ВЫРВУ прямо из груди.

— Она ахнула. — И на вершине пирамиды. — Она качнулась. — Съем его СЫРЫМ!

Девушки, побросав кукурузные кексы, рванули подальше от этого психа; у женщины за кассой кровь отлила от лица.

Подхватив эль и чай, Гноссос прошипел:

— Не нужно сдачи, детка. Купи себе грелку.

За столиком, под покровом благоговейного шепота они быстро допили все, что он принес, затем переместились на темневшую улицу, где в воздухе тихо серели снежинки, да глухо лязгали по асфальту цепи на колесах проезжавших машин.

Тип земляческого курильщика. «Пэлл-Мэлл» с парегориком. Начало саги о клизме. Памела Уотсон-Мэй: ура, и вот она во всей красе.