Сидя там, я автоматически паковал и распаковывал мой рюкзак. В моих движениях не было никакого смысла, никакой цели, просто хотелось чем-то занять руки.

Я был растерян.

Эта стоянка тревожила меня… Я предпочел бы шагать, шагать еще, шагать без остановки, шагать до полного изнеможения. Мне не хотелось думать. Ходьба дала бы мне чувство, что я куда-то иду, в то время как остановка доказывала, что я нигде.

Тьма стерла все: очертания, расстояния, предметы, людей. Сила и значимость этого дня меркли во временном небытии.

Мне стало страшно. Я боялся ночи. Боялся незнакомой группы. Боялся этого американского гида, который больше изображал компетентность, чем воплощал ее. Боялся Жерара, о котором мало знал, он ушел повыше, подальше, дабы подчеркнуть, что путешествует с нами лишь вынужденно.

Я боялся жажды. Боялся голода. Боялся усталости. Боялся коварного зверя, который будет наблюдать за мной, спящим. Боялся скорпиона, который заберется ночью в мой башмак. Боялся…

Только один человек успокаивал меня: туарег Абайгур.

Словно угадав это, он поднял голову, улыбнулся мне и пригласил присоединиться к нему.

Я сел рядом с ним у костра. Он угостил меня сладким мятным чаем. Мои закоченевшие ладони обхватили горячий стакан.

– Спасибо.

– Tanemmert, – тихо произнес он.

– Tanemmert.

Он кивнул, довольный, что мне сразу удалось повторить.

– Issem n nek?

Я бы и рад был ответить. Моя раздосадованная мина рассмешила его. Ухватив Дональда за локоть, он повторил ему свои фразы.

Дональд наклонился ко мне:

– Он спрашивает, как тебя зовут.

Я обратился к Абайгуру:

– Эрик.

Он, в свою очередь, постарался правильно произнести мое имя, половину которого я намеренно опустил.

– Эрррррик.

Я рассмеялся так же, как он, по-детски, радуясь, а не насмехаясь.

Он достал из складок своего синего одеяния собранные стебельки, положил их в кастрюльку с водой и поставил ее на угли.

– Téharragalé, – повторил он.

Возможно, так называется полынь на тамашеке.

Я помог им двоим приготовить ужин. Тревога покинула меня. После первого стакана чая я почувствовал себя лучше, после второго развеселился, после третьего захмелел. Жаренная на вертеле ягнятина погрузила мой желудок в блаженство, а когда на десерт подали инжир, я уже думал только о том, чтобы лечь.

Видно, не я один валился с ног, потому что было решено отказаться от сеанса астрономии, предложенного Жан-Пьером.

Один за другим туристы расходились. Я тоже ушел.

Чисто рефлекторно я достал из рюкзака книгу, чтобы почитать на ночь – мой ежевечерний ритуал. Я зажег налобный фонарик; увы, он давал лишь слабенький свет, на расстоянии метра таявший во тьме.

Усилием воли я заставлял себя… Сосредоточиться было трудно, строчки плясали перед глазами, фразы ничего мне не говорили. Но что с того, я не сдавался.

Погрузиться в сон в этом враждебном окружении? Невозможно! У меня не хватит духу. Я часто моргал, чтобы не слипались глаза.

Вдруг ко мне скользнула какая-то тень. Две руки приблизились к моему лицу.

Я вздрогнул.

Передо мной стоял Абайгур, ослепленный фонариком. Похлопав ресницами, он жестом попросил меня выключить его. Его тонкие, длинные руки протягивали мне питье.

Я отложил лампочку.

Сгустилась темнота, ставшая уютной теперь, когда ее не рассекал больше луч.

Абайгур поднес чашку к моим губам: пей.

Я послушно проглотил отвар. Туарег стоял рядом, пока я не допил горькую жидкость, точно мать, лелеющая свое дитя.

Когда я сделал последний глоток, он забрал чашку и проронил хриплым голосом:

– Ar toufat.

На этот раз я понял без колебаний: «До завтра, доброй ночи».

Было ли то действие полыни? Дружбы? Накопившейся усталости? Я уснул мгновенно.

Рассветный дух защекотал мои ноздри, запах влажной чистоты.

В тот миг, когда мои глаза открылись, я вспомнил все – себя, место, наше путешествие. Честно говоря, я, казалось, только моргнул и ожидал увидеть перед собой туарега.

Молочно-белые тучи нависли над вади. В этот час солнце еще не спешило окрасить небеса лазурью.

Когда я привстал, моя рука коснулась камней, и они показались мне слегка влажными. Я пошарил вокруг. Песок тоже был сырой. Невероятно… В пустыне бывает роса?

Наши проводники уже встали и готовили завтрак, а туристы складывали свои вещи; по своему обыкновению, я проснулся последним. Я сел, еще закутанный в спальник, и ко мне подошел Жерар – сама бодрость, с глазами, полными неба, он был явно счастлив дышать этим воздухом.

– Хорошо провел ночь?

– Я вообще не провел ночь: провалился на две секунды.

– Так это же прекрасная ночь! Я тоже… Со мной такого не бывало много лет, ты представляешь? О, берегись скорпионов, когда будешь обуваться: они обожают влажные носки.

И Жерар продолжил свою прогулку вдали от всех, столь же увлеченный природой, сколь и закрытый людям.

Я взял палку и тщательно, с подозрением ощупал свои кроссовки, содержимое несессера, сложенную на земле одежду: уф, зловредных тварей не видно, можно одеваться.

Вчера в джинсах мне было жарко, и я облачился в шорты и футболку.

Когда я подошел к газовой горелке, на которой готовился завтрак, Абайгур расхохотался, показывая пальцем на мое одеяние.

– Ну и что? – фыркнул я, заразившись его весельем. – Никогда не видел?

Дональд, сам одетый в бермуды, объяснил мне, что бербер никогда не оголяется.

– По его мнению, это непристойно?

– По его мнению, это бесполезно. Он считает, что тело меньше страдает от жары под толщей полотна или хлопка. И знаешь что? Он прав.

Абайгур задал ему вопрос, который Дональд перевел мне:

– Твои мускулистые ноги его удивляют, и он спрашивает, кто ты по профессии.

– Преподаватель философии.

Дональд и Абайгур обменялись несколькими словами, и американец ответил мне:

– Тогда он тем более не понимает, почему у тебя такие крепкие ноги!

– М-м-м, отягощенная наследственность: мои родители были спортсменами высокого класса: мать чемпионка Франции в спринте, отец чемпион университета по боксу.

Заинтересовавшись, Дональд донес информацию до ушей Абайгура.