Робин снова опустил окно, чтобы отдать приказ ехать как можно быстрее. Карета рванулась вперед, но вдруг резко накренилась набок. Сестра Иммакулата отлетела к нему. Робин поймал ее. Даже несмотря на то что он сразу же отпустил ее, вспышка, похожая на молнию, только другого рода, пронзила его. Ему показалось, что он увидел в ней похожий ответ. Карета выправилась и понеслась дальше.

– Так можно было раздавить Кокетку, – крикнула она.

Робин открыл корзину с едой, стоявшую на полу, и вытащил кувшин с вином. Он взял запеленатую собачку и сунул на освободившееся место, проследив, чтобы Кокетка могла дышать. После чего закрыл корзину, посмотрел на кувшин, откупорил его и сделал большой глоток. Затем предложил монашке последовать его примеру. Монашке со стройными ножками и восхитительно изящными лодыжками.

Она покачала головой, изо всех сил сжимая ремень на дверце, но ее все равно мотало из стороны в сторону, а в глазах ее застыл ужас.

Робин поставил кувшин.

– Идите сюда.

Она покачала головой. Тогда Робин сгреб ее в охапку и потянул к себе.

– Я могу упираться ногами, чтобы удержаться на месте. Ваши для этого слишком короткие. Отпустите ремень.

Петра сдалась. Он прижал ее к себе одной рукой. Она вцепилась в его сюртук. Карета теперь бешено раскачивалась под безумный аккомпанемент треска, грохота и раскатов грома. За ослепляющей вспышкой последовал взрыв, прогремевший, казалось, прямо над ними. Карета сильно накренилась в сторону Робина, и сестра Иммакулата перекатилась прямо на него. Он еще крепче прижал ее к себе.

Он обеспечивал ее безопасность, но надо быть мертвым, чтобы не заметить полные груди, прижавшиеся к нему без всякого намека на корсет, который испортил бы удовольствие. Крепкие ягодицы были почти под его рукой, без всяких обручей или многослойных нижних юбок, мешающих ощутить их.

Он не мог сопротивляться желанию скользнуть рукой еще ниже. Если небесный гнев испепелит его сейчас, по крайней мере это будет справедливой карой за то, что он делает. Только бы она была женщиной другого сорта. Ее ножны были всего в нескольких дюймах от его кинжала, а любовный турнир в грозу мог быть просто великолепным.

От его прикосновения она напряглась, готовая оттолкнуть его. Он крепче сжал ее и опустил губы к ее уху.

– Приношу извинения вашему небесному жениху, сестра, но, думаю, он предпочел бы, чтобы я сохранил вас в безопасности.

Она попыталась вывернуться и после очередного толчка кареты в другом направлении оказалась сидящей верхом на Робине.

– Прекратите! – вскрикнула она.

– У меня, конечно, есть таланты, – рассмеялся он, – но управление погодой не входит в их число.

– Вы знаете, что я имею в виду.

Еще одна ослепляющая вспышка и грохот заглушили ее протесты. Она впечаталась в него руками и ногами, пригнув голову. Робин улыбнулся, наслаждаясь необузданной силой бури и энергией молний между их раскачивавшимися телами.

Неужели монашки ходят голыми под рясой? Или целомудрие требует ограничений? Он читал, что некоторые монахи носят днем и ночью тесные кальсоны как средство против самонаслаждения. Иногда они делались из кожи или даже из овчины. Ему понадобилась бы металлическая броня, чтобы защититься от этой монашки.

Он снова рассмеялся.

Она подняла на него полные страха глаза, ее головная накидка сбилась набок.

– Вы сошли с ума!

Он не удержался и поцеловал ее.

Ее полуоткрытые губы крепко сжались, но не сразу.

Она снова оттолкнула его.

Она была наполовину готова. Он ласками уговорил ее открыть губы, погрузился в ее рот и начал приподнимать ее юбку. Она отвечала на его поцелуи.

Но потом отпрянула от него и напряглась.

– Мои извинения, сестра, – пробормотал он. – Буря…

Она облизнула губы. О, не надо!

– Вы тоже боитесь? – спросила она.

– Очень.

– Это глупо, я знаю…

– Вы называете меня глупым?

– Нет, но я не люблю грозы.

– А я люблю. Они возбуждают меня. Но я буду хорошим.

Он поцеловал ее в висок, чтобы успокоить. Но его это не успокоило. Ничто не могло успокоить его, пока они были вместе, как сейчас, но он сразился бы с целой армией, чтобы не разлучаться.

– Совсем не глупо бояться опасности, – сказал он. – У меня у самого сердце колотится. Вот, пощупайте.

Он прижал ее левую руку к своей груди. При расстегнутом жилете только рубашка лежала между его кожей и жаром ее ладони. Она так и держала ладонь, пока не осознала, в какой они позе, и яростно оттолкнула его.

Но тут карета резко наклонилась влево, возможно, даже скатилась в канаву. Робин приготовился к настоящему бедствию, готовый прикрывать ее изо всех сил, но экипаж выправился и покатился дальше. Он надеялся, что форейтор все еще управляет лошадьми, но даже если нет, он все равно не мог сейчас сделать ничего, кроме как скакать на полной скорости и оберегать своих подопечных от травм.

Сестра Иммакулата пыталась сомкнуть ноги и все время ерзала. Когда она смирилась с поражением, то все еще сидела на нем верхом, но он был в опасности воспламениться. И о Юпитер, ее запах – земной, не парфюмерный, но опьяняющий.

Когда-нибудь он прикажет сделать для нее духи. Парфюмированную воду для ее шелкового белья, парфюмированный лосьон для ее кожи, парфюмированное масло для ее ванны. В которой они будут купаться вместе.

Он хотел, чтобы ее груди были в его ладонях, ее сосок – во рту. Он хотел входить в нее с каждым толчком кареты.

Maledizione, как она так к месту говорила.

– Это кончилось? – прошептала Петра, как будто бог грозы мог ее услышать.

Робин осознал, что молнии и гром определенно продвинулись дальше, хотя дождь все еще лил как из ведра, а карета раскачивалась. Одна гроза шла на убыль, но другая все еще бушевала, а монашка выглядела такой созревшей для любви.

«Кончилось? Моя святая драгоценность, все еще только начинается».

Карета вдруг остановилась.

Петра в ужасе округлила глаза.

– Что опять случилось? – Тут она поняла, в какой позе находится, и отпрянула от него как раз в тот момент, когда он отпустил ее.

Она бросилась в противоположный конец кареты и забилась в угол. Ее «Нет!» прозвучало одновременно с его «Все в порядке?».

Они смотрели друг на друга, тяжело дыша.

Робин отвернулся, радуясь необходимости опустить окно и узнать, что случилось. Глубоко в трясине, подумал он, при этом имея в виду не дорогу.

– Мы застряли? – крикнул он.