— Нет, это я всё правда знаю. Мало ли кто страховой агент! Я, наверное, не так спросил.

— А как надо было? — Фрау Ренате, приобняв сына, заглянула ему в глаза. После несчастья она не только не стала любить Акселя меньше (чего он очень боялся), но, наоборот, относилась к нему ещё нежнее и внимательнее, чем прежде. К тому же она свято чтила память о своём отце, и её радовало, что Аксель, как ей казалось, во многом напоминает деда. Вопрос, заданный не по-детски серьёзно, заинтересовал её. Понимая, что ей предстоит ещё раз пережить (и опять по его вине!), сын отступил и чуть было не убежал к себе, но неимоверным усилием воли заставил себя продолжить разговор — только глаза всё время отводил.

— Ну… чего он в жизни хотел? Если б мог выбирать? Мне почему-то кажется, что он не очень любил свою службу.

— Откуда ты знаешь? Вы же никогда не встречались!

— И ты мне не говорила… — пробормотал Аксель.

— И я… Так откуда?

— Не знаю. Он снится мне… иногда.

— Снится? Давно?

— Не… не очень. — Вернее было бы сказать: «Последнюю неделю, ту часть ночи, что я сплю», но Аксель избегал в разговорах всего, что связано с последними днями.

— Что же он говорит? — спросила фрау Ренате, стараясь скрыть волнение: она немного верила в сны.

— Этого я не помню, — почти честно сказал Аксель. — К утру всё забывается. Я просыпаюсь, и остаются только эти его изречения… И портрет. Так я и не знаю, каким было его настоящее призвание.

— Ну, я тебе скажу.

— Сознаешься?

— Да!

— Говори.

— Твой дедушка был поэтом.

Аксель опешил.

— Но я никогда не слышал, чтоб кто-нибудь о нём говорил! Ведь поэты — они же все знаменитые. Да?

— А ты кого-нибудь из них читал?

— Нет, — уже совсем честно признался Аксель. И объяснил: — Мне ещё рано. И потом… я как-то не привык к стихам.

— Это не твоя вина, — вздохнула фрау Ренате. — Я-то их очень люблю, сам знаешь. Но дедушка… Он никогда ничего не печатал. И меня не то чтобы просил… но мне самой казалось… что он не стал бы приучать тебя к поэзии.

— Почему?

— А почему ты затеял этот разговор именно сегодня? — быстро спросила фрау Ренате. Видно, как ни старался Аксель скрыть свои чувства, она заметила его странное возбуждение.

— Это секрет!

— Давай меняться! Поведай мне свой секрет, а я отвечу на твой вопрос…

— Я лучше сам догадаюсь, — заявил Аксель. — Дай-ка мне стихи дедушки. («Всё равно сегодня не уснуть», — прибавил он мысленно.)

— Нет, — серьёзно покачала головой фрау Ренате. — Извини, милый.

— Но почему?

— Позволь повторить твои собственные слова: тебе ещё рано.

— Ну а вот эти все надписи на стенах — это же он сочинил? Почему их — не рано?

— Большей частью это не его стихи, — усмехнулась фрау Ренате. — Твой дедушка был очень скромный человек и не стал бы навязывать домашним свои творения. Он любил держать перед глазами только то, что казалось ему сверхважным…

— Но вот это же его! — уверенно воскликнул Аксель:

«Забудь своё отчаянье: оно

Не небесами — бездной рождено,

Где, озарён неслышным ходом лет,

Скелету улыбается скелет,

Где солнцем не сменяется закат,

Где звёзды невзошедшие стоят,

Где сам себе приснишься ты в беде,

Как чёрный лебедь — колдовской воде.

Но знай: на перекрёстке дня и мглы

Уже погасли адские котлы,

И грешных рук распался хоровод,

И лилия раскрыла свежий рот.

И снова мы вернёмся в мир земной,

Вдвоём, быть может, но к любви одной,

Чтоб вслух читали Гибель и Весна

Полуистлевшей книги письмена».

— Боже мой! — прошептала фрау Ренате, глядя на мальчика расширенными от изумления глазами. — Откуда… откуда ты?..

— На стене же написано, — растерянно сказал Аксель. Похоже было, что прочитанное — полная неожиданность для него самого.

— На стене написаны первые две строчки! Но где ты взял остальное?

— Не… не знаю. Приснилось, наверное. А у дедушки так и было?

Мать молча кивнула и поспешила в комнату отца. Через несколько минут оттуда вышел Детлеф Реннер — высокий, плечистый и такой же светловолосый, как его дети; внимательно оглядел Акселя и удалился, ничего не вымолвив. Он был скуп на слова и не интересовался стихами, зато всегда интересовался сыном и дочерью. Гул голосов за дверью возобновился, и вскоре фрау Ренате вернулась.

Она была какая-то другая — притихшая, серьёзная и ненадолго, кажется, забывшая о своём горе. В руках она держала толстую, пожелтевшую от времени тетрадь самого простого вида, даже с чернильными кляксами на обложке.

— Вот стихи дедушки, — сказала фрау Ренате почему-то шёпотом, обняв и поцеловав Акселя. — Не все, конечно. Но этого пока хватит… Я рада, что дождалась.

— И я, — сказал Аксель, слегка нахмурившись: как же теперь быть? Взять дедушкины стихи с собой, когда неизвестно, вернётся ли он сам, нельзя: не годится рисковать такой ценностью. Не брать? Но он смутно чувствовал, что от ночных строчек за стеклом с того самого дня, как пропала Кри, исходит невидимая поддержка и ободрение. Повторяешь их — и, кажется, беда отступает… А, всё в порядке, выход есть: как же раньше-то не подумал?!

На следующий день Аксель проснулся чуть свет, дождался, пока родители уйдут на работу, и вытащил из-под кровати наполовину собранный рюкзак. Рюкзак был набит овощными и мясными консервами, а также тёплыми вещами для себя и для Кри (в Альпах ведь холодно). Умывальные принадлежности. Компас. Карты Баварии. Спички. Пара свечей. Подумав, он притащил из комнаты Кри, куда не заходил с того дня ни разу, почти настоящее подводное ружьё. У него был достаточно мощный спуск, и стреляло оно не пластмассовым, а металлическим гарпуном с пробковой насадкой на кончике. Аксель отковырял насадку, сбегал в гараж за напильником и остро заточил гарпун. Ещё подумав, сделал в ложе ружья насечку, закрутил в ней кольцо из проволоки и перетянул спусковую пружину заново — вдвое туже. Потом выбрал из своих старых деревянных игрушек довольно твёрдого медведя, поставил его в подвале на старый стул, прицелился и спустил курок. Раздался короткий свист, что-то мелькнуло, и обломки медведя чуть не хлестнули Акселя по глазам. Подкравшись поближе к стулу, он осторожно глянул. Так и есть! Пробив медведя насквозь, гарпун глубоко вонзился в спинку стула, расщепив её надвое.

— Ого! — сказал Аксель. — Так ведь и убить можно.

Солнце между тем стояло уже высоко, и следовало спешить. (Хотя кто знает? Может, собака прилетит и не сегодня.) Рюкзак был собран, и напоследок Аксель сунул в него номера газет с фотографиями Кри (пусть порадуется!). Так. Теперь — последнее дело. Но важное.