Он отправился в «Копи-шоп» на перекрёстке Неизвестно Какой и Неведомо Которой улиц и скопировал на ксероксе пятьдесят две страницы, исписанных мелким почерком дедушки Гуго. Потом оставил тетрадь в комнате мамы — но не на столе, а на столике со швейной машинкой, сверху — прощальная записка с сегодняшней датой и временем написания — 11.52. Если комиссар Хоф всё же устыдится своего неверия и пойдёт по следам Акселя, это ему поможет.

Всё было глубоко продумано. К швейному столику мама подходит нечасто, а в последние дни — совсем не подходит. И если сегодняшнее ожидание собаки-похительницы окажется напрасным, Аксель сумеет незаметно спрятать записку до следующей попытки…

Оставалось уйти.

Он обвёл взглядом пустую квартиру, сел на рюкзак и заплакал. Минут через пять встал, умылся и, вскинув рюкзак на спину, вышел на лестницу. «Забудьсвоёотчаяньеоно ненебесамибезднойрождено»… дальше не надо. Главное — ни о чём не думать.

Примерно через час он был на месте. Тихо шелестели кусты и деревья, перед глазами белела лёгкая, словно воздушная, ротонда, от воды тянуло холодком… или жаром? Нет, холодком… Чёрт. Жаль. Он уселся под кустом, плюхнул рюкзак рядышком в траву, вытер пот со лба и прикрыл глаза. Аксель и не подумал сказать себе: «Только не спать!» — или что-нибудь в этом роде. Ни к чему. Каждый его нерв был напряжён, мальчик знал, что будет сидеть так до сумерек. Или пока не случится то, чего он ждёт. Не знал он другого: что можно настолько ненавидеть и презирать себя, как он научился за последнюю неделю.

Час следовал за часом, и ничего не происходило. Аксель ждал, почти не шевелясь, только щурясь иногда от солнца. Он не раздумывал сейчас о том, умён его план или глуп: ведь другого всё равно не было. Думать стоило об одном: прилетит или не прилетит? Иногда раздавались невдалеке голоса людей, смех. Как-то почти рядом с ним выскочила из кустов девчушка лет пяти со связкой воздушных шаров, пока её идиотка-мамаша где-то мух ловила.

— Уходи отсюда!!! — диким голосом, ужаснувшим его самого, завопил Аксель, вскакивая на ноги. — Живо! Брысь!! Вон!!!

Девчушка внимательно оглядела его (дома к ней, вероятно, относились более почтительно), неторопливо скривилась и громко, призывно заревела. К счастью для Акселя, подмога не спешила, негодяйка-мать, верно, красила губы, глядясь в зеркальце, или болтала с мужем, таким же тупым и толстым, как она сама. Тогда девчушка повернулась и затрусила назад к аллее.

— Ф-фу-у… — Аксель почувствовал, что у него даже волосы взмокли от страха за эту дурочку с шариками. Ноги его дрожали, перед глазами плыли тёмные круги, сердце бешено колотилось. Он нагнулся к воде и умыл разгорячённое лицо. Как выражается Дженни по поводу своего очередного каприза — «предынфарктное состояние».

Кстати, о Дженни. Хороша подруга потерпевшей! Так ни разу и не позвонила. А может, её в городе нет? Она, кажется, вскользь упоминала, что родители собираются показать ей французский Диснейленд. Так и сказала: «мне». Себе, небось, собираются показать, а её просто боятся оставлять одну из-за её вечно предынфарктных будней. Надо бы вообще-то позвонить ей и поставить в известность об исчезновении подруги. Если бы он, Аксель, каждый день ставил кого-нибудь в известность, как комиссар Хоф, то, наверное, эта самая известность снилась бы ему ночами в виде чёрной болотной трясины. Шла бы речь не о Кри, а о чём другом, можно было бы даже разок с удовольствием поставить Дженни в такую известность, чтоб она до потолка подпрыгнула. Нет, пожалуй, всё-таки хорошо, если Дженни нет в городе. Может, удастся найти Кри до её возвращения. И когда Кри всё ей расскажет, интересно, что она тогда запоёт перед Акселем? Неужели по-прежнему будет его третировать и потешаться над каждым словом? Пусть попробует.

Только бы не появился какой-нибудь маньяк из вечерних новостей, или новые малявки, которых надо отгонять от опасного места… Аксель с тоской и злобой уставился в лазурный небосвод. Долго ещё над ним будут издеваться? Мало того, что сам напрашиваешься, чтоб тебя украли, так ещё и ждать приходится! Где это видано?

А время всё шло и шло… Жара потихоньку усиливалась, и храм с колоннами на другом берегу, казалось, плыл над водой, сливаясь с зелёным маревом, делаясь всё более нереальным. Странное ощущение полного, небывалого, сказочного одиночества всё больше овладевало Акселем — словно он был последним человеком, оставшимся на вымершей планете. Даже птицы смолкли. Даже плеск воды затих. Да, он один в огромном, диком лесу, и, когда кончатся сэндвичи, яблоки и мясные консервы, он умрёт с голоду. А раз так…

— Пожалуй, пора обедать, — погромче сказал он, отгоняя невыносимую, давящую на уши тишину. — Но если что, то я мигом… — прибавил он специально для приближающегося Шворка.

Мальчик развязал рюкзак — так, чтоб его можно было мгновенно затянуть, — достал сэндвич и яблоко. Термос, подумав, извлекать не стал. Вынимать всё по очереди. Шворк ждать не любит.

— Интересно, как его зовут по-настоящему? — всё так же вслух сказал Аксель, разворачивая салфетку. Но небеса молчали. Так. Сэндвич свежий, яблоко вкусное. Теперь чай.

ТРРРАХ!!!

Что-то бешеное, ревущее, мохнатое обрушилось сверху, швырнув Акселя, как пушинку, прямо на рюкзак. Не успев ничего понять, он до крови расшиб подбородок о металлическую крышку термоса (к счастью, завинченного, иначе ещё обварился бы!) и, инстинктивно сжав грубый брезент пальцами, вместе с рюкзаком взмыл в небо. А может быть, не он взмыл, а роща с храмом и гладь воды провалились куда-то глубоко вниз…

На несколько секунд Акселю показалось, что он опять — как в тот, первый раз — потерял сознание. Но это ощущение быстро сменилось другим: что его просто втянуло в тёмную комнату с живым, тёплым и мелко вибрирующим полом. Он приподнялся на руках и открыл глаза.

Это было большое овальное помещение размером — ну да, примерно с кузов грузовика «вольво», даже, пожалуй, больше. Слабый свет проникал сюда из небольшого, тоже овального оконца в правой (по отношению к направлению полёта) стене, как раз на уровне глаз Акселя. Окно было то ли затянуто мутной плёнкой наподобие бычьего пузыря, то ли закрыто серым стеклом — как в самолёте для защиты от солнца. По краям окна, снаружи, колыхалась какая-то тёмная бахрома. Стены и пол, не очень удобно пружинящие при каждом прикосновении, обтянуты серой, грубой кожей без швов. Аксель словно находился внутри гигантского живого яйца, которое куда-то летело.

— Он съел меня, — вслух сказал Аксель, чтоб услышать свой голос и убедиться, что он ещё жив. — Но какой странный желудок!

Действительно, всё было странным, хотя, пожалуй, не без удобств. У каждой стены желудка стояло несколько мягких плюшевых кресел, и перед каждым креслом — столик на колёсиках, вроде тех, какие возят в «Люфтганзе» стюардессы, угощая пассажиров. Между креслами на равном расстоянии друг от друга находились резные старинные шкафы тёмного дерева, но почему-то с современными стеклянными дверцами; за стёклами виднелись ряды канцелярских папок и книжных корешков, ветхих и новеньких, самого разного цвета, вида и размера. Не успевая изумляться, мальчик обвёл помещение взглядом, чтобы выяснить, где же тут вход или хотя бы глотка, которой его съели, и заметил в дальней торцовой стене небольшую белую дверцу. Противоположная стена зияла не то огромным темным камином, не то вентиляционной воронкой. Но это было ещё не всё: по полу летучей комнаты бежала красивая ковровая дорожка, а у обоих её концов — у камина-воронки и у дверцы — стояли две тёмно-синих японских вазы с карликовыми деревьями. И ещё две вещи заметил Аксель, оглядываясь и прислушиваясь. Во-первых, ниоткуда не тянуло даже самым слабым ветерком, хотя воздух не был тяжёлым. (Видно, помещение было закрыто наглухо, но имелась какая-то вентиляция). И, во-вторых, хотя это помещение вместе с Акселем явно куда-то мчалось, не доносилось никакого гула и шума, а значит, это был не самолёт и не вертолёт.