В оглушительной тишине финальной сцены Сельма висит в петле, туго спеленутая тюремными ремнями. Именно в таком положении сегодня находятся все нации — жертвы «неэквивалентного обмена».

5

У нас, начиная с 1970-х, складывалась собственная советская буржуазия. Это был тип, который еще не стал классом, но все сильнее хотел им стать. Он рос и влиял на культуру. Где-то на пересечении теневой торговли и номенклатурных семей возникал новый игрок. В начале перестройки его принялись по старой памяти клеймить в фильмах вроде «Змеелова», где советская буржуазия показана тупой и жестокой. Но вскоре новый класс окончательно взял верх и на экране появились бодрые кооператоры, которым не дают заработать всевозможные силы зла.

В питерском фильме «Лох — победитель воды» с Сергеем Курехиным, несмотря на некоторый абсурд сюжета, очень прозорливый финал: романтичный кооператор, торговавший компьютерами и в одиночку воевавший с мафией, в итоге становится главнейшим человеком в этой самой мафии и ему по телефону ежедневно диктуют цифры всех тайных банковских счетов. Комсомольские руководители, получившие разрешение податься в бизнес, криминальные братки, вчерашние фарцовщики, сотрудники НИИ, оставшиеся без будущего — новая русская буржуазия рекрутировалась из самых разных слоев.

Интересно сравнить три экранизации «Золотого теленка». В 1960-х, с Юрским, это была история о том, что миллионер, будь он тихоня или авантюрист, все равно не уместен в нашем обществе и обречен на проигрыш. В 1990-х, с Сергеем Крыловым, миллионер побеждал и получал все, вопреки устаревшему финалу романа.

Недавний телесериал с Меньшиковым вновь ставит очевидность такой победы под сомнение, но сомнение это уже не прогрессивного, а консервативного плана. Нам напоминают: мы в Азии, и здесь не просто ездят на верблюдах и кладут рельсы в песок, но правящий класс всегда и полностью совпадает с государственной администрацией, а значит, нет места для каких-то отдельных от власти, пусть и подпольных, миллионеров.

Параллельно буржуазии через кино пытались отыскать свой образ и русские гуманитарии. В 1980-х паролем идентичности для них были захаровские фильмы с Янковским, плюс Андрей Тарковский. Автопортретом был образ внутреннего эмигранта, не понятого тупым и жестоким обществом. Даже Штирлица — умного и печального разведчика в Третьем Рейхе — они ощущали как себя самих в позднем СССР.

Потом, в перестройку, энтузиазма прибавилось, и опознавательными стали фильмы Соловьева про Ассу, черную розу и дом под звездным небом. Разъезжавшемуся по швам советизму новое поколение гуманитариев противопоставляло свой раскомплексованный художественный экстаз и обаятельную невменяемость. Мафии в фильмах Соловьева противостоят бессюжетные сны, а государству — полулегальные рок-концерты.

С тех пор идентичность нашего гуманитарного слоя принципиально не менялась. Отечественное кино почти закончилось. Во второй половине 1990-х своими у российской богемы признаются картины сербского анархиста Эмира Кустурицы: «Сны Аризоны», «Андерграунд», «Черная кошка — белый кот». Атмосфера этих фильмов — гротескная и самоубийственная предельность поведения героев. Причем главные герои относят себя к народу, у которого нет будущего — алеуты, югославы, дунайские цыгане. Перед нами истеричный восторг наблюдения за собственной исторической обреченностью.

А каким мог бы быть главный русский фильм нашего времени? На это звание претендуют и «Статский советник», и «Турецкий гамбит» с «Девятой ротой». Но яснее всего новая русская мифология дана все же в дневном и ночном «дозорах».

6

Главный фильм эпохи Путина с самого начала был рекламой новой российской бюрократии. «Дозор» — это заказной портрет власти. Ее взгляд на себя и всю ситуацию. Ее самопиар и одновременно послание к управляемым. Именно «дозоры» должны объяснить народу, в чем отличие наступивших нулевых годов от ушедших девяностых.

Пятнадцать лет назад многим казалось, будто власть в России полностью приватизирована капиталом. Реальная власть (думали тогда) собственно и принадлежит капиталу, а все политики из телевизора — просто прикрытие. Однако в нулевых игроки поменялись местами. С самых первых кадров «Дозора» ясно: безответственная богема и безродная буржуазия должны оказаться над надзором национальной бюрократии. Да и весь фильм — просто художественно выраженная идеология новой российской бюрократии, переживавшей ренессанс и почувствовавшей свою силу хотя бы оттого, как лихо они сделали всех этих новых русских.

Темный капиталистический способ принуждения против светлого административного способа. Шкурный интерес против верности и служения. Темные в «Дозоре» работают за бабки, светлые — бескорыстно. Зачем бюрократии деньги, если ее собственностью и так является все общество?

«Дозор» показывает власть так, как власть хотела бы сама себя видеть и показывать. Она (власть) дана людям щедрой высшей силой, а вовсе не нанята за деньги. Власть в «Дозоре» это не те, за кого бросают бюллетени, а те, кто зажигает лампочку взглядом. А значит, тем же взглядом могут любую лампочку и выключить. Их поражение означает абсолютную катастрофу для всех. Власть дана, чтобы удержать мир от превращения в преисподнюю. Власть — это абсолютное и оттого никем не контролируемое благо.

Подлинная власть не может быть открыта и прозрачна. О каком контроле над властью может идти речь, если светлые маги срочно решают задачи предотвращения вселенской катастрофы, уготованной засекреченными темными силами? Полная засекреченность всего, связанного с властью, это не плохо, а наоборот, хорошо. Гарантия выживания, а не опасность. Взяв на себя величественную миссию всеобщего спасения, горсветовская бюрократия ежедневно спасает всех нас от мистических катастроф: от воронки, лавины и прочих землетрясений.

Имперский принцип непрозрачности власти наглядно показан в сцене, когда Горсвет создает свой невидимый антикризисный штаб по борьбе с воронкой в первой попавшейся квартире типизированных лохов-обывателей. Непосвященные в конспирологические тайны граждане не замечают, что в их квартиру кто-то вторгся, и мирно смотрят телевизор .

Демократия в этом мире не нужна и смехотворна. Во втором фильме есть сцена, когда Городецкого пытаются отговорить лететь за волшебным мелом в Самарканд. В ответ он вроде бы прибегает к самой настоящей демократической процедуре и громко обращается к гражданам пассажирам с вопросом:

— Люди, все хотят лететь в Самарканд?

Их нестройное хоровое «Даааа!» становится аргументом в споре. Вроде бы вот: мнение большинства учтено. Однако ни в какой Самарканд пассажиры все равно не попадают. Как только Городецкий понимает, что мел не там, самолет, ни у кого не спросясь, просто разворачивают.

Читай, дорогой зритель, послание по слогам: демократия это дурацкая процедура. Неприменимая к нашей экстремальной жизни, где ведут войну тайные элиты, которым не до блеющей толпы непосвященных статистов. Девяностые годы — хаотическая эпоха дележа, когда важнее была активность темных. Но теперь эта эпоха окончена: настало время, когда светлые будут охранять поделенное. Отсюда и бюрократия как главный герой модного фэнтези.