своего голову, а вот среди молодежи сначала объявились недовольные таким ходом событий, но, когда страсти немного улеглись, они тоже присоединились к общему мнению. При этом договорились не сообщать военному командованию, где они держат красных.

Вечером глава управы вызвал к себе Квансока:

– Тебе надо бы вести себя поосмотрительнее. Понятно, ты молодой, горячий, но нельзя быть таким легкомысленным. Ты как никто другой стараешься для нашей деревни, но иногда, по правде говоря, совершаешь дурацкие поступки. Вот вчера, например, как можно было привести в сарай, где сидят красные, вооруженных солдат? Даже представить страшно, что могло бы случиться – ведь они могли всех их перестрелять. Думаешь, легко жить с мыслью, что по твоей вине погибли люди, даже в такое суровое время, как наше.

Квансок стоял, понурив голову, и молчал, так что даже смотреть на него было жалко. Но как только он вышел на улицу, не на шутку разошелся:

– Не буду я больше ничего делать для деревни. Хватит! Тоже мне, нашли дурака. Все могут ошибаться. Подумаешь, ошибся разок, и сразу надо вызывать к себе и отчитывать как мальчишку. Как можно это терпеть, ведет себя хуже коммунистов.

Вернувшись домой, Квансок зло крикнул:

– Эй, жена! Неси ужин.

Жена, поняв по настроению мужа, что он вернулся домой злой, недовольно нахмурилась. Старая мать, с трудом открыв дверь комнаты, спросила:

– Опять тебя ругали?

Квансок, рассердившись еще больше, проворчал:

– Скажете тоже, мама. Кто смеет меня ругать? Что я у вас балбес какой-нибудь, что ли?

Позже, когда ложились спать, жена тихо сказала мужу, словно уговаривая его:

– И чего ты все время шумишь? Прямо как маленький ребенок. Стыдно же.

– Чего, чего? Опять начинаешь?.. – Квансок так рассердился, что на лице выступили красные пятна.

– Позавчера тоже, когда фотографировались, раскомандовался. Все же только смеются над тобой.

– Ну и пусть смеются, от меня не убудет. А вот ты-то что лезешь ко мне? Работаешь, работаешь, как ишак, целый день, приходишь усталый домой, а тут ты со своими нотациями. И что за жизнь… – Жена в ответ только улыбнулась.

Каждый вечер в конторе управы ярко горела карбидовая лампа. Там собирались деревенские парни. Кто-то играл в шахматы, кто-то – в шашки, а кто-то – в кости. Квансок, вернувшись из города, обязательно привозил какие-нибудь новости: то вновь открылась английская школа и директор там такой-то такой-то; а сегодня он узнал, что начальником отдела образования города назначили старого интеллигента, который окончил педагогический институт в Японии и все это время скрывался в верхней деревне. В следующий раз сообщал о том, что снова начали работать школы и что под эгидой ООН открылся университет, в котором Инхван, возможно, будет преподавать историю; что один их общий знакомый перебежал на Юг и теперь служит в Национальной армии в звании капитана, а другой работает в Промышленном банке… Иногда Квансок с таинственным выражением на лице сообщал о том, что сын мельника, который служил в северокорейской армии, скрывается где-то недалеко и всем надо быть начеку, а иногда, не скрывая гордости, просто кричал, что передовые части Национальной армии уже вышли к горам Пэктусан, к самым горам Пэктусан… Тогда деревенские парни с радостным удивлением восклицали: «Это надо же!» – и с криками «ура!» шумно обсуждали эту новость. Потом в соответствующее время открывалась дверь управы, появлялись двое вооруженных винтовками людей и кричали, что пора менять часовых у сарая. Тогда двое других оставляли шахматы и шли сторожить арестованных. На этот раз была очередь Инголя и Тучхиля, младшего брата Тучхана, – они были напарниками, обоим было по шестнадцать лет, и с будущего года они должны были вернуться в школу.

Уже миновала середина осени, и холодная луна клонилась к западу в центре узкого неба. Вдалеке лаяли собаки. Дул довольно холодный ветер. Двое парней поднимались в гору по дороге, тянувшейся средь буйно растущих лиственниц. Каждый раз, когда с шумом налетал очередной порыв ветра, их охватывала какая-то непонятная тоска. Оба не заметили, как дошли уже до сарая, где сидели арестованные, а внизу в просвете, открывшемся между горами, виднелась вся в огнях деревенская улица, а дальше сверкало огнями и море. Боже мой! Какая красота! Неожиданно на глаза Инголя навернулись слезы, и, казалось бы, без всякой видимой причины душа наполнилась одновременно и радостью, и грустью.

– Эй, Тучхиль. – Инголь вдруг со спины обнял своего друга.

– Ты чего? С ума сошел?

– Нет, ты послушай, что скажу. У меня такое чувство, что все, что случилось с моей семьей – сначала нас выгнали из деревни, а теперь мы вернулись, – произошло будто бы во сне. Как ты думаешь, в деревне к нам ведь неплохо относятся? Да? Мы же вернулись к себе домой, что тут такого? И все-таки мне кажется, что люди за спиной осуждают нас, видимо, мы вернулись, куда не надо было возвращаться, и мне поэтому очень обидно. И смешно тоже. Представляешь, что сегодня случилось? Утром к нам в дом пришла жена бывшего председателя партийной ячейки из нижней деревни и принесла рис, совсем немного. Она сказала, что это с нашей земли, и, плача, просила прощения. Нам-то какая разница – с нашей земли или не с нашей. Зачем принесла… Потом просто разрыдалась, сказала, что муж ее сбежал, и умоляла простить их за содеянные грехи. И все плакала, плакала и просила прощения… Так стало жалко ее. В чем уж они так провинились? Мы сначала растерялись, потом стали ее успокаивать и просили забрать рис. Однако она еще сильнее заплакала и продолжала просить прощения за их смертный грех. Все это меня просто взбесило: вот зачем пришла? Какой такой страшный грех они совершили?! Мы такие же люди, как они, и просто вернулись в родную деревню, чтобы по-прежнему жить вместе с ними. Все в прошлом, и мы не держим ни на кого обиду. Поэтому, когда эта женщина принесла нам этот несчастный рис и умоляла о прощении, мне стало очень грустно. Я подумал, что мы вернулись не в свою, а в какую-то другую деревню. Ты понимаешь, о чем я говорю? Это так тяжело. Понимаешь? А там улица сияет огнями, как же все это красиво!

Рассказывая об этом случае, Инголь разволновался, но, увидев, что Тучхиль его внимательно слушает, подумал, что он настоящий друг.

Тучхиль действительно слушал Инголя, и ему казалось, что он его вроде бы понимает, однако на самом деле толком так ничего и не понял. В ночной тьме перед глазами Тучхиля всплывало милое светлое лицо тетушки Инголя (жены