На Храмовой улице царило оживление, толпы спешили в Театр Варгра Бреугеля на вечернее представление. Цитаты из критических статей, развешанные на досках над дверьми театра, позабавили Женевьеву.

Продавец газет обменивал листки на монеты, крича про новое убийство, совершенное Боевым Ястребом. Жестокость явно продавалась хорошо. Все в городе половину времени проводили, глядя в небеса, ожидая, что вот-вот оттуда, из тьмы, упадет огромная птица с растопыренными когтями.

Вкус у ночи был отменный. Первый туман увивался вокруг ее лодыжек. Над канавой согнулась чуть не вдвое старуха, руками без перчаток выуживая из нее собачьи экскременты и бросая их в мешок. Это сборщица, она продаст свой дерьмовый урожай на сыромятню, там его используют для выделки шкур. Женщина инстинктивно отпрянула от Женевьевы. Естественно, вампироненавистница. Некоторые люди не возражают против того, чтобы собирать дерьмо, но не в силах вынести присутствия рядом нежити.

Поппа Фриц узнал Женевьеву и с поклоном пропустил в Театр Варгра Бреугеля через служебный вход.

– Демон Потайных Ходов сегодня где-то здесь, мадемуазель Дьедонне.

Она годами слушала эти россказни старика. Любя его, она полюбила и его привидение.

– Нашему призраку понравилась драма? – спросила она.

Поппа Фриц хихикнул:

– О да. «Доктор Зикхилл и мистер Хайда» явно ему по вкусу. Со всей этой кровью.

Она дружески показала ему зубы.

– Прошу прощения, мадемуазель.

– Все в порядке.

Внутри все были заняты делом. Сегодня она увидит спектакль из-за кулис. Потом Детлеф станет выпытывать у нее подробности, просить ее незамысловатых советов. На свободном месте Рейнхард Жесснер упражнялся в фехтовании, обнаженный по пояс, потный, с красиво перекатывающимися под кожей мускулами. Он отсалютовал ей рапирой и продолжил бой с тенью.

Она втянула ноздрями запах театра. Дерева, и табачного дыма, и ладана, и грима, и людей.

Перед ней закачался канат, и с небес, немного запыхавшись, спустился Детлеф. Живот у него, может, и вырос, но руки были сильными, как и прежде. Он тяжело ступил на сцену и крепко обнял Женевьеву.

– Жени, дорогая, как раз вовремя…

Ему надо было разузнать у нее уйму всякой всячины, но его уже звал Гуглиэльмо с какими-то нудными деловыми вопросами.

– Увидимся позже, перед представлением, – сказал он. – Смотри будь осторожнее.

Женевьева побрела по театру, стараясь не соваться под ноги. Мастер Стемпль помешивал в котелке бутафорскую кровь, варя ее на медленном огне, будто доктор Зикхилл – свое зелье. Он опустил в горшок прутик, потом поднес его к свету.

– Слишком алая, вам не кажется? – спросил он, обернувшись к ней.

Она пожала плечами. Варево не пахло кровью, у него не было того блеска, от которого пробуждалась ее кровавая жажда. Но для не-вампиров сойдет.

Она направилась к женским грим-уборным, миновала охапки цветов возле тесной комнатки Евы Савиньен и вошла в самую большую из расположенных вдоль этого коридора комнат. Иллона, уставившись в зеркало, тщательно красила лицо. Женевьева в зеркале не отразилась, но актриса почувствовала ее присутствие и оглянулась, попытавшись улыбнуться так, чтобы не испортить подсыхающий грим.

Иллона тоже была ветераном Дракенфелса. Они понимали друг друга без слов.

– Видела рецензии? – спросила Иллона.

Женевьева кивнула. Она понимала, что беспокоит подругу.

– Сияет новая звезда? – процитировала Иллона.

– Ева была хороша.

– Да, очень хороша.

– И ты тоже.

– Хм, возможно. Только надо было еще лучше.

Актриса занялась морщинками вокруг рта и глаз, запудривая их, скрывая под маской из муки и кошенили[1]. Иллона Хорвата, несомненно, красивая женщина. Но ей тридцать четыре. А Еве Савиньен – двадцать два.

– Знаешь, в следующий раз она расположится в этой комнате, – сказала Иллона. – Ее становится все больше. Это видно даже на сцене, даже на репетициях.

– У нее хорошая роль.

– Да, и она ее сделала. И она должна занять эту комнату, должна сидеть здесь.

Иллона принялась расчесывать волосы. В них уже блестели первые серебряные нити.

– Помнишь Лилли Ниссен? – спросила она. – Великую звезду?

– Как же не помнить? Она должна была играть меня, а закончилось тем, что я играла ее. Мой единственный выход к огням рампы.

– Да. Пять лет назад я смотрела на Лилли Ниссен и думала, что она дура, раз цепляется за прошлое, о котором пора забыть, и настаивает на том, чтобы играть роли лет на десять-двадцать моложе нее. Я даже говорила, что она должна бы быть рада играть матерей. Есть ведь отличные роли.

– Ты была права.

– Да, я знаю. Потому-то так и больно.

– Это со всеми случается, Иллона. Все становятся старше.

– Не все, Жени. Ты – нет.

– Я тоже старею. Внутри, в душе, я очень стара.

– То, что внутри, в театре не важно. Важно, что здесь, – она указала на свое лицо, – что снаружи.

Женевьеве нечего было ей ответить, нечем утешить Иллону.

– Удачи тебе сегодня вечером, – сделала она слабую попытку.

– Спасибо, Жени.

Иллона снова уставилась в зеркало, и Женевьева отвернулась от пустой поверхности стекла, в котором не было ее отражения. У нее появилось ощущение, будто из-за зеркала, оттуда, где оно могло бы быть, на нее с любопытством смотрят чьи-то глаза.

Демон Потайных Ходов протискивался по проходу позади дамских гримерок, заглядывая в прозрачные с одной стороны зеркала, будто хозяин аквариума, любующийся рыбками. Вампир Женевьева была у Иллоны Хорвата, они разговаривали о Еве Савиньен. О Еве будут говорить все, сегодня, завтра и еще долго…

В следующей комнате переодевались девушки-статистки. Хильда брила свои длинные ноги при помощи опасной бритвы и дешевого мыла, а Вильгельмина запихивала за корсаж носовые платки. Он еще достаточно хорошо помнил, что он мужчина, чтобы задержаться здесь, разглядывая стройных молодых женщин, ощущая возбуждение и чувство вины.

Ему нравилось считать себя хранителем, а не соглядатаем.

Он заставил себя оторваться от этого зрелища и перешел к следующему зеркалу. Проход был узкий, и он, протискиваясь, обтирал спиной стену и чувствовал, как трещит его грубая кожа.

За этим зеркалом находилась Ева Савиньен, уже в костюме. Она сидела перед зеркалом, уронив руки на колени, глядя пустым взглядом на свое отражение. В одиночестве она походила на лежащую на складе куклу, ждущую, чтобы руки кукловода вдохнули в нее жизнь.