поимеешь, а вот я – твой мозг – более чем смогу. Не вынуждай.

– Заманчиво. Вот только ещё слово, Луна, и наказание.

И я отчаянно толкаю Хозяина Монастыря в грудь. Как и велено, без единого слова. И смотрю на него бесконечно жалобно, однако мужчина не сердится, нет. Глаза его пылают от восторга. Он улыбается. Он возбуждённо скалится и кусает губу, хочет, чтобы я повторила, а потому склоняется к лицу с готовой вырваться ядовитой фразой. Происходящее ловит взглядом выплывшая из комнаты красоты послушница, и, дабы не терять лица, Хозяин Монастыря швыряет:

– В кабинет, Луна. Быстро.

Он произносит это с такой намеренно безобидной и в тот же миг пристреливающей интонацией (и, право, безупречным, нетронутым эмоциями лицом), что я готова признаться во всех грехах и принять чужие. Эта интонация нагнетает ужас и навязывает вину, эта интонация принуждает. И, кажется, девочка узнает её – жмурится и прячется за красным занавесом.

– Ты услышала меня?

Я отворачиваюсь и бегу по коридору. Теряюсь за дверью, как вдруг лисий силуэт нагоняет, разворачивает за талию и пришибает к стене. Пальцы гневно сжимаются на горле, оскал нависает подле лица и тяжело дышит. Я впервой наблюдаю немую войну: войну с самим собой. Хозяин Монастыря препирается с моими нисколько не раскаивающимися глазами – потому что я скорее пьяна от касаний, нежели напугана – и, нервно глотая, отпускает шею. С носков приземляюсь на всю ступню и – глупая! – руками касаюсь скачущей от учащённого дыхания груди. Не своей. Мужчина роняет взгляд на тешащие его касания и резво отстраняется.

– Никогда больше, – зудит голос.

В следующие часы внимаю содержательным речам в отцовском кабинете. Хозяин Монастыря утверждает, что прощает меня на первый раз (это не первый), но впредь (тоже враньё) оценивать и обращаться будет как с другими (о, ложь на лжи и ложью погоняет; он сам себя слышит?).

– Поняла? – подводит мужчина и влетает кулаками в рабочий стол.

Я влетаю затылком в подушку и соглашаюсь скромным кивком.

– Словами, Луна, – добавляет он.

– Поняла.

– …прекрасно.

– Но не приняла.

– Повтори?

– Это правда. – Пожимаю плечами. – Я чувствую к себе другое отношение, а потому не играть на нём не смогу. Мне хочется быть для тебя особенной. Продолжать таковой быть.

– Переоцениваешь себя, – играется мужчина (в ошарашенных и довольных глазах я читаю очередное лукавство).

– А ты недооцениваешь меня.

– Разве?

И он решает закурить. Выуживает очередную острую иглу, поджигает её и сцепляет в зубах. Дым выбирается через танцующие от прохлады шторы и перебивается сигналом конвоя.

– Добро пожаловать, – устало выдыхает мужчина.

– Там…новенькие? – аккуратно спрашиваю я.

– Новее не бывает. Сколько чудесных и порядочных родителей взрастили чудесных и порядочных плодов на землях своих земных богов…Однако жертву они приносят небесным, а сам жертвенник находится меж двух пантеонов. Воистину.

– Ты не рад.

– А чему радоваться?

И он протягивает сигарету. Отмахиваюсь, но под тяжбой сурового взгляда сжимаю её меж пальцев. Затягиваюсь и осторожно выдыхаю: кольцо дыма обволакивает одну из лампочек на потолке.

– Хоть что-то умеешь.

Укол не из обидных, а потому ответа не заслуживает.

Или заслуживает?

– Надо же было чем-то заниматься до встречи с тобой, – говорю я. – Перед физической деградацией я внимала моральному разложению.

– А куда ты впихнула этап развития? – подхватывает мужчина.

– Это самый короткий этап.

– От зачатия до рождения?

– Очень смешно.

– Очень.

Мы смотрим в окно: из конвоя выводят двух девочек. Худые тельца жмутся друг к другу и оглядывают окружение, цепляются за уродливую, требующую ремонта, вывеску, смотрят на покрытые решётками окна – понимают, зубастый дом поглотит их. Одна из будущих послушниц оборачивается на сальную шутку водителя конвоя, отвечает ему колким взглядом и вдогонку получает прижигающий удар по бедру. Водитель конвоя обтирает ладони о пыльные штаны и прячет руки в карманы.

– Разве это дозволено? – спрашиваю я.

– Прибывшие не равно послушницы, – отвечает Хозяин Монастыря. – Они ещё не заключили договор, а, значит, не являются неприкосновенностью Отца.

– Этот водитель хорошо знает здешние правила.

– Ты только приехала, а уже чувствуешь их, – смеётся мужчина. – Для чего обратила внимание на безобидный жест? Хочешь вступиться за незнакомок, которые, увидев бы тебя в грязи, не предложили платка?

– Меня никто не трогал. И не думал.

– Ещё бы.

– Что это значит?

– Я велел, – серьёзно отвечает Хозяин Монастыря.

– Сопровождающих было двое. Два водителя. Один из них сказал «девочка Босса».

– Значит, моя девочка. Особый груз, Луна.

– А это что значит?

– Как думаешь, – мужчина кивает на бредущих к Монастырю, – они отличаются чем-либо от уже пребывающих здесь? Ну, кроме того, что спят на соломе, жрут похлебку через день и плату за то не получают.

– Поняла.

– Уверена?

Он касается моего плеча своим плечом. Случайно. И задерживается, решает.

– Неопытность ныне дорога? – издеваюсь я. По большей степени над собой.

– Дорога невинность. И всегда будет. А неопытность для некоторых назидательных мужчин даже бывает желаема. Для некоторых – некоторым балансом. Опасающиеся же её в Монастырь не являются.

– Что об этом думаешь ты? – с искренним интересом вопрошаю я.

– Думаю, приятно выступать в роли искусителя, указывающего на запретный плод. Но также я думаю, приятно выступать в роли дьявола, с которым заключают договор.

– Ты бы хотел меня?

То его поражает: удивляет и скоблит. На лице вырисовывается совершенно неясная эмоция.

– Я думаю, – признаюсь, – утайки друг от друга лишь портят людские отношения.

– Они задают такт, Луна, а подобная прямота обескураживает, понимаешь? Так нельзя с людьми.

– А как можно? И к чему придумывать на уже придуманные слова другие?

Я докуриваю и швыряю хвост сигареты в пепельницу, сама же приземляюсь на край стола и, обняв одно колено, внимаю очерчивающему меня лицу.

– Хотел бы, – признаётся мужчина на заданное мной. – Если ты откровенна, то и я предпочту. Но мои слова ничего не значат. Ничего не значат и твои слова. Мы есть – такие, и поступать будем – как должно.

– Много договоров ты заключил, о, дьявол? – в очередной раз спрыгиваю с темы.

– Достаточно.

И Хозяин Монастыря рассказывает о том, как пребывают новые девочки: в каком возрасте, с какими историями и помыслами, как часто. Принимает он (удивительно то или нет…?) не всех; многие мечтающие о благой жизни покидают монастырские земли по указу Отца, многие отказываются сами после беседы с ним, предпочитая уродливую и грязную, однако свободную и не обременённую обязательствами жизнь. Несколько раз в квартал – случается – Хозяин Монастыря подготавливает и продаёт друзьям из пантеона жён. Другие публичные дома подобной функцией не располагают, и их целомудренные жительницы периодически несут двух-трехкилограммовые свёртки проблем.

– Расскажи