Мужчина вздыхает и, прежде чем ответить, уточняет:

– Ты говоришь об этом в таком ключе, словно он перекупит тебя и скроется. Но нет, Луна. Услуга временна. Ты одаришь его и останешься при мне. И имя его я вправе назвать только завтра – после вечернего представления.

– Мамочка сказала, ты можешь продать меня в жёны.

– Могу. Но не хочу, – улыбается Хозяин Монастыря. – Мне нравится, когда ты рядом. Однако! однако, если будешь сильно чудить и думать о своей неприкосновенности – сплавлю не самому лучшего господину, помяни моё слово.

– В Монастырь ходят только знатные люди? Боги…?

– Только, – соглашается мужчина. – Для остальных есть остальные дома удовольствий, они нас не беспокоят, не трогают, не интересуют.

– А зачем Боги это делают?.. ну, ходят сюда.

– Провокационный вопрос, Луна, не находишь?

Утаиваю взгляд в разбросанных на столе бумагах. Если бы я могла прочесть хотя бы часть из них…

– Луна, я обращаюсь к тебе.

Мужчина ловит меня за лицо и приподнимает.

– Возможно, – отмахиваюсь я.

Тогда Хозяин Монастыря рассказывает, что Боги и иные важные господа, приближенные к первым указанным, прибывают в Монастырь, дабы узреть взращенные на их землях плоды и отведать лучшие из них. Он говорит, что вера в земных богов их нисколько не смущает (если молитвы эти дают такой хороший урожай), однако при личной беседе религии предпочитают не касаться (а касаться спелых тел). Они, как он выражается, обыкновенные Боги со своими делами и характерами.

Это же так просто и совершенно в порядке вещей. Быть Богом. К чему обращались родители и сёстры в своих песнях и сплетениях рук?

– Ты обещал рассказать, с чего начинался Монастырь, – прошу я.

– Луна, – причитает хозяйский бас, – ты пришла за наказанием, а не за ответами. Не думаешь ли ты, что уже узнала слишком много?

– А я могу выходить за пределы Монастыря? Например, в город?

Вопрос потрясает. В действительности. Мужчина теплится в моих глазах, склоняется на колени, и, взяв за руки, отвечает:

– Ты про Полис? Город, что на линии горизонта?

– Да. Я могу там бывать?

– Никто не может.

– Что?

Сёстры рассказывали о Полисе (родители умалчивали). О загадочном и недоступном городе, о творении людской мысли и силы, о вершине технологического прогресса, который самодуры втоптали в грязь и явили миру уродливый сгусток прихотливых людей. Обитающие на окраинах земель мечтали попасть в блаженный город, но тешились пёстрыми сказами. Они знали: туда невозможно добраться пешим шагом; пустыня коварна, солнце едко, зной удушлив. Да и что там – в городе – неизвестно. Высокие дома клыками причудливых морд прокалывали небеса.

– Не обговаривается, Луна, – отвечает Хозяин Монастыря. – Выходить в город нельзя. Тебе нельзя, никому нельзя. И незачем.

– Почему нельзя? – спрашиваю я.

– Потому что это прописано в договоре. Ныне тюрьма твоя, крепость – Монастырь.

– Почему незачем?

– Потому что кроме жалкого разгула, бесконечного ужаса, хаоса и смердящих уродов, именуемых людьми, но не дотягивающих ими называться, ты ничего не найдешь и не повстречаешь. Ты столкнёшься с грязными улицами и мертвечиной, тебя изнасилуют и, в лучшем случае, убьют. В лучшем, Луна! Люди безумны. Ты не наблюдала таких в своей отсталой деревеньке нефтяников, однако большие города иным не располагают. Люди безумны, – повторяет он. – А личная причина кроется в том, что я берегу тебя из эгоистичных побуждений и потому ступить по неверному пути не позволю.

– Отчего же люди сошли с ума?

– От свободы.

И Хозяин рассказывает мне (нет, всё же тешит старыми сказками, преданиями и легендами), что уставшая Земля решила изжить населяющих её паразитов. По правде, паразиты эти сами решили изжить себя. Бесконечные войны и оружия, насилия и убийства, подытоживали дело выбросы, химия, падающие заводы и звёзды. Что-то покрылось бесконечными рыжими пустырями с колючими, голыми, едва встречающимися деревьями, что-то поросло мертвецкими удушающими вьюнами.

– Человек – не венец и не вершитель, – говорит Хозяин Монастыря, а следом просит. – Твоя очередь: поведай о своей родной деревне, Луна. Об этих чудаковатых и безобразных нефтяниках.

И я говорю, что от нефти проку не было вовсе – грязные лужи любезно прогоняли разводами радуг, излишками своими плескали в воздух и пожирали незнающих.

И я говорю, что земли наши были бесплодны.

– Ну почему же бесплодны, – перечит мужчина, – если произвели на свет Такое.

Он указывает на меня, а я продолжаю:

– Урожая не было несколько лет. Скромные посевы умирали на солнце или от нехватки воды. Из сбережённого готовили ужины, день отдавали труду, работе и добыче, а утром благословляли земной пантеон, умоляя вернуть нашему краю былую красоту и плодовитость. Вот только край изобилующим никогда не был – металлические жирафы выкачивали нефть, а потом она пробилась сама. Мать готовила сорго и приправляла его для душистости веточками корицы, которые оставляли торгующие путники, что пребывали за мясом варанов, которых ловил отец.

– Какие воспоминания у тебя вызывает дом? Назови самое яркое, – просит Хозяин Монастыря.

– Сдохший лимон на треснутом окне.

Мужчина смеётся. И берёт мои руки в свои.

– Он стоял на моём подоконнике. Его бы даже слёзы вечно беременной сестры не смогли напоить. Всё же земли там бесплодны, – настаиваю я. – Если что и произрастало – сразу, опомнившись, умирало. Я не только о посевах. О людской надежде также.

– Почему вы не уходили с этих мест?

– Потому что некуда. Потому что всё везде одинаково.

– Ты уверена?

Спрашивает аккуратно. Мне не нравится.

– Има в своих молитвах упоминала, что «мы вкусили заслуженное», и «познали кару».

– Ты называешь мать словом из старого наречия, отчего, если есть общий язык?

– Ты мне скажи, – забавляюсь я. – Старое наречие существовало до моего рождения, до рождения моих родителей и наверняка твоего, Хозяин Монастыря. Этот язык – как дань уважения старым богам. Почему его отростки проникли в отдалённые земли, кто их пронёс и рассыпал?

– Очаровательная Луна, – подхватывает собеседник. – Ты умеешь красиво мыслить, вот только старое наречие придумали, чтобы разделить людей по кастам и осадить неграмотных, оградить их от знаний, которых они недостойны.

– Я тоже недостойна знаний?

– Время покажет.

– Желаю выучиться старому наречию.

– Право, требовательна и капризна равно юной богине. Тебя за нрав не пороли?

– А что? Тебе хочется исправить это недоразумение?

Хозяин Монастыря улыбается и велит осторожней выбирать слова и выражения, после чего возвращается к былой теме:

– Значит, вы верите, что наказание добралось до провинившихся? Что весь людской род повинен в произошедших с Землёй бедах, верно?

Я киваю. И говорю, что это правда, потому всё внутри Монастыря вызывает восторг и расспросы; а Хозяин