3

В Вене Алоис преуспел. Приветливого мальчика приятной наружности взяли на работу в мастерскую, в которой изготовляли сапоги для верховой езды офицерам императорской кавалерии.

Отныне он услуживал молодым людям, держащимся так, словно их тела, мундиры с орденами и позументами, обувь и души почерпнуты из одного и того же поневоле внушающего благоговение источника. Их самоуверенность, их повадки, их выправка раз за разом преподносили восприимчивому подростку наглядный урок. Подметил Алоис и то, как непринужденно обращаются эти господа с роскошно разодетыми дамами, которых эскортируют. По воскресеньям он старался не пропустить ни одного променада. На головах у женщин были такие фантастические шляпы! Алоис даже подумывал о том, что, если бы ему удалось познакомиться с какой-нибудь молодой модисткой, они на пару смогли бы открыть лавку, в которой эти господа и дамы из высшего общества, зайдя рука об руку, могли бы одновременно обзавестись красивыми сапогами для кавалера и модной шляпой для барышни. С этим бизнес-проектом (и только с ним) Алоис носился более года, главным образом потому, что красивые дамы изрядно его волновали. И молодые женщины вообще. Еще в деревне ему доставляла огромное удовольствие возня с приемными сестрами, которые (о чем наверняка знал только Непомук) были на самом деле его единокровными сестрами.

Однако молодую модистку он так и не встретил, и на смену взлелеянному в мечтах предприятию вскоре пришли другие планы — и куда более реальные. Алоис понимал, что никогда не станет офицером-кавалеристом, потому что для этого следовало родиться в соответствующем семействе, а он был родом из мест (и кругов), где учат пасти свиней, а не душить батистовый носовой платок «правильной» кельнской водою. Тут уж ничего не попишешь. Но в одном Алоис не сомневался: в Вене он своего добьется. Никто из земляков по Шпиталю не рвался к жизненному успеху так, как он. И достаточно рано Алоис понял, к чему, собственно говоря, надо стремиться: ему хотелось носить красивый мундир и занимать высокую должность. Такую высокую, чтобы все завидовали. И завидовали уму. Дураком он не был и относительно своих способностей придерживался вполне разумного мнения.

В восемнадцать лет, проработав пять лет в сапожной мастерской, он подал в Министерство финансов прошение о зачислении его на службу в таможню и оказался принят. За следующие пять лет ему удалось дорасти до старшего инспектора таможни, что в табели о рангах соответствовало всего лишь армейскому чину капрала, однако уже позволяло облачиться во внушающий уважение мундир; кроме того, даже до столь незначительного поста, как правило, нужно было дослуживаться не пять лет, а все десять, особенно если твоему карьерному росту не способствует ничья мохнатая лапа.

Несколько раз он писал Иоганну Непомуку, сообщая об очередных своих достижениях, и наконец в 1858 году дождался ответного письма. Умерла младшая дочь Непомука, Йозефа; для всей семьи это стало серьезным ударом, и Непомук в письме давал понять, что в сложившейся ситуации был бы не прочь повидаться с Алоисом.

В 1859 году Алоис приехал в Шпиталь погостить. Для человека среднего роста выглядел он благодаря армейской выправке чрезвычайно высоким; родственники решили, что он держится чересчур надменно — и впрямь как аристократ.

Совсем немного времени понадобилось Иоганну Непомуку, чтобы понять: пригласив Алоиса погостить, он совершил тяжкую ошибку, но Непомук был уже не тот, что раньше, годы пригнули его к земле, как дерево, уставшее отражать натиск вечной вьюги. Смерть Йозефы рубанула его топором. Он был слишком бессилен, чтобы не спускать глаз с Алоиса.

Да и что, строго говоря, мог бы он — даже при желании — предпринять? Иоганна, его старшая дочь, была на семь лет старше Алоиса; она вышла замуж в восемнадцать и одиннадцать лет хранила верность своему Иоганну Пёльцлю, который заделывал ей одного ребенка за другим. Когда-то она была довольно привлекательна, но сейчас ее руки и ноги огрубели, а черты лица и фигура расплылись после шести родов; причем четверо ее детей уже умерли.

Когда-то Иоганна была чрезвычайно веселой девушкой, и сейчас при одном взгляде на Алоиса начисто забытая веселость вернулась. Когда Алоиса привели к ним пятилетним ребенком, она возилась с ним то как с младенцем, то как с куклой. Ласкала и целовала, брала к себе в кроватку. До самого его вынужденного отъезда она ерошила ему волосы и целовала в щеку; однажды, когда ему было восемь, а ей пятнадцать, они в шутку схватились на сеновале, делая вид, будто борются; но ему, повторяю, было всего восемь, и ничего серьезного у них произойти не могло.

Другое дело сейчас. При первой же возможности (оказавшейся, кстати говоря, и единственной) Алоис подхватил отцовскую традицию кровосмесительного соития на сеновале, в ходе чего и оказалась зачата Клара Пёльцль. Насчет этого у Иоганны не было ни малейших сомнений. Каждый раз, когда Пёльцлю случалось ее обрюхатить, она понимала это немедленно. Но на сей раз все и вовсе было сверх всякой меры. И она почувствовала это всем телом. «Такого со мной еще не было», — сказала она Алоису post coitum, а когда родилась Клара, Иоганна послала ему письмо, доставленное по адресу в разгар подготовки к невероятно ответственному экзамену на звание фининспектора — самое труднодостижимое и желанное для нижних чинов таможенной службы. Так что мыслями Алоис был отнюдь не в Шпитале. Тем не менее он сохранил это письмо в личном архиве. Послание состояло всего из трех слов (в правильности написания которых Иоганна была уверена), и Алоис перечел его не единожды. «Sie ist hier», — написала Иоганна, явно гордясь собственным свершением (хотя у нее и не хватило духу поставить под письмом свою подпись), и эти слова — «Она уже тут» — врезались в самое сердце Алоису, пусть мысли его и были на тот момент всецело посвящены карьере. Строго говоря, он и не подумал бы заняться любовью с Иоганной в ходе недавнего визита в Шпиталь, не сойдись он столько лет назад с Вальпургой (на чем и погорел), а еще годом раньше — с дурочкой Йозефой (ему тогда было всего двенадцать, и она оказалась у него первой), так что теперь он чувствовал себя просто-напросто обязанным овладеть и третьей из сестер: много ли на свете мужчин, способных похвастаться столь интимным знакомством с тремя родными сестрами сразу?

Желание похвастаться поневоле овладевало им и когда он задумывался над собственными достижениями на таможенной службе. Его карьерный рост (особенно с оглядкой на отсутствие систематического образования) был примечателен. Всего какие-то четыре года спустя его вновь повысили, а в 1870 году, тридцати трех лет от роду, он дослужился до должности сборщика. В 1875 году Алоис уже был полномочным инспектором и получил право подписывать официальные документы не только собственным именем, но и званием: чиновник первого класса императорской таможенной службы железнодорожного терминала Зимбах, Бавария. Адрес: Браунау, на Линцергассе.

Делая столь беспримерную для выходца из низов карьеру, Алоис вместе с тем давал полную волю женолюбию. Первая заповедь австрийского чиновничества гласила: служи не за страх, а за совесть, и чем лучше твои служебные достижения, тем меньше у тебя оснований опасаться бесцеремонного вмешательства в твою частную и личную жизнь. На эту заповедь Алоис и ориентировался, трактуя ее буквально. В годы стремительного карьерного роста Алоис, куда бы ни переводили его по службе, всякий раз останавливался на постоялом дворе. И уже в самое ближайшее время этот самоуверенный господин успешно штурмовал одну за другой кое-как защищаемые крепости тамошних горничных и служанок. Исчерпав все имеющиеся на месте возможности, он, как правило, перебирался в другую сравнительно крупную гостиницу. За сорок лет службы он едва ли не столько же раз менял место жительства.