стоит. Я здесь говорю о строе души. Не Бог — строй души, а моя вера в Него, абсолютно трансцендентного, есть строй души. И самое большое чудо, что в этом строе души — вере — абсолютно трансцендентное, то есть самое далекое от меня становится абсолютно имманентным, имманентным мне, самым близким. Если при этом останется ощущение хотя бы капли моей заслуги, то Бога снова нет, нет веры, но только суеверие. Я не могу даже сказать, что я совершаю эту жертву. Это уже qratia qratis data[26]. Он дал мне счастье совершить мою жертву, и даже не я ее совершаю, и моя жертва уже вполне реально отожествляется с Его жертвой.

2. Догмат, то есть исповедание веры, и вера — две совершенно различные вещи. Я могу вообразить, что я верю в Бога, и это воображение может быть настолько сильным, что у меня появятся даже стигматы на руках и ногах, и все же это может быть еще не вера, а только воображение. И наоборот, я могу субъективно считать и говорить самому себе, что я не верю в Бога, но на самом деле это может быть уже верой, так как вера — это строй души, полностью отрекающейся от себя, мое же исповедание неверия — это только нерадивость раба, получившего талант, имевшего этот талант и закопавшего его в землю, или трусость, или боязливость, потому что вера — смелость броситься вниз в пропасть, или осторожность, или даже требовательность к самому себе — серьезность. В этом разделении веры и исповедания веры и в том, что сказано о вере в ноуменальном отношении, сказан уже и второй путь открывания ноуменальной сущности души — прямо к Богу, без ты, без посредства ты.

Надо еще дать теологическую схему отожествления двух жертв.

Жертва

Как и покаяние (по Дамаскину), так и жертва может быть рабская, наемническая и сыновняя. Юридическое понимание жертвы как satisfactio[27] у схоластиков очень часто представляло жертву как рабскую жертву. У человека жертва рабская, если мотив жертвы — мнения других людей или страх наказания, хотя бы Богом, за несовершение жертвы.

Понимание жертвы Христа как образца для подражания, может быть, наемническое понимание. Потому что и здесь мотивы жертвы гетерономны по отношению к самой жертве. Так же у людей жертва по долгу гетерономная и наемническая.

Жертва автономна, когда она, хотя бы и совершалась ради другого и вторичная цель ее — благо другого, но первичная цель — она сама: жертва ради жертвы. Это какое-то пронзение души и того, кто совершает жертву, и того, ради кого она совершается, и в этой жертве оба объединяются. Это сыновняя жертва, и здесь страдание делается радостью. В этом же и смысл жертвы Богочеловека, в жертве и Богочеловек наиболее тесно объединяет в Себе Бога и человека, причем объединяет разделяя — умер только человек, а не Бог, Бог оставил Его, и это оставление одновременно и объединение — воскресение. И в этой же жертве Бог со всяким человеком, верящим в Его жертву, и тогда и сам человек жертвует собою: умирает во Христе, чтобы с Ним и в Нем же воскреснуть.

Все Домостроительство — творение и спасение, и вся жизнь человеческая может быть одна жертва — пронзение души: и Бога, и моей. И Божественный ритм, и ритм моей жизни — жертва и пронзение души.

О наемнической жертве. Иногда и жертва по любви и по инстинкту, как у животных, если она не освящена верой, — гетерономная и наемническая. Если есть только вторичная цель и не ощущается первичная, то жертва гетерономная и, значит, наемническая.

Вторичная цель — causa efficiens[28], может formalis[29].

Первичная цель — causa finalis[30].

Если в жертве не ощущается автономность, святость, божественность жертвы как жертвы, то она не автономна. Но то, что жертва иногда совершается ради другого, ее значение как causa finalis и автономность не нарушает.

Отсюда же желание пострадать, ощущение святости и радости страдания, но только не как заслуги или ради награды, но страдание, как страдание — радость.

Естественно, по природе, человек бежит от страдания. Духовно, по благодати, человек иногда стремится к страданию. Тогда это автономная сыновняя жертва.

Иррациональность или парадокс страдания. Жизнь — страдание. Человек ищет освобождения от страдания и для этого стремится к страданию. Страдание-жертва освобождает от страдания. Смертью смерть поправ.

Д. Хармс и А. Введенский

Под некоторыми стихотворениями или рассказами Хармса его же рукой написано: «хорошо», «плохо», «очень плохо», «отвратительно». Если автор находит свой рассказ не только «очень плохим», но даже «отвратительным», он уничтожает его. Даниил Иванович сохраняет. Почему?

Перебирая бумаги Хармса, я нашел среди них записи расходов, перечни продуктов, которые надо купить. Но если расходы уже сделаны, продукты куплены, зачем сохранять эти записи?

Еще пример: на клочке бумаги рукой Л. Липавского написано: «сегодня собираемся у Я. (то есть у меня. Я.Д.) Введенский знает, сообщите Олейникову». Д.И. сохраняет и эту записку. Зачем?

Мне кажется, у Д.И. было, может, полуосознанное ощущение ответственности за каждое соверше́нное дело и за каждое слово, записанное или сказанное, хотя бы мысленно: «за каждое праздное слово дадите ответ на суде». Введенского характеризует другое высказывание: «Бодрствуйте, ибо не знаете, когда придет Хозяин дома». То есть живите всегда сейчас[31], так как прошлого уже нет, а будущего еще нет: поэтому думайте не о прошлом, которого уже нет, и не о будущем, которого еще нет, а о настоящем — о сейчас, за которое вы отвечаете, то есть несете ответственность за то, что сейчас совершаете. Это видно и из его стихотворений и прямо сказано в «Серой тетради»: о времени и мгновении. Поэтому же, я думаю, так мало сохранилось его вещей: его интересовала только последняя написанная им вещь, предыдущие же он или отдавал тому, кто их просил, забывая взять назад, или просто терял.

В записных книжках Д.И. есть перечни стихов Введенского до <19>31 или <19>32 года. В начале <19>34 года Введенский передал мне папку со своими стихами и «Серой тетрадью». Там нет и 1/10 части того, что упоминается в записных книжках Д.И. Наиболее позднее из стихотворений, переданных мне Введенским, — «Ковер Гортензия»[32]; оно написано в конце 1933 года. За <19>34–<19>35 год не сохранилось ни одного стихотворения, они уничтожены были второй женой Введенского — она сама об этом рассказывает всем,