Глава III

Архитектура и социальные проблемы

С незапамятных времен архитектура выполняла две функции. С одной стороны, чисто практическую: обеспечить кров и защиту, с другой – политическую: внушить миру некоторую идею, воплотив ее в камне. Жилища бедняков несли лишь первую функцию, тогда как храмы и дворцы правителей проектировались с целью вызвать восхищение и трепет перед властью богов и их земных наместников. В редких случаях прославлялись не отдельные монархи, а целые сообщества. Так, Акрополь в Афинах и Капитолий в Риме являли имперское могущество этих славных городов в назидание их подданным и союзникам. Эстетика приветствовалась в общественных зданиях, а позже во дворцах плутократов и императоров, и не предназначалась для крестьянских лачуг или трущоб городского пролетариата.

В Средние века, несмотря на довольно сложную социальную организацию, эстетической составляющей архитектуры уделялось так же мало, если не меньше, внимания. Замки служили в первую очередь крепостями, а красивыми выходили разве что случайно. Самыми прекрасными средневековыми строениями мы обязаны не феодализму, а Церкви и торговле. Соборы прославляли Бога и Его епископов. Торговля шерстью между Англией и Нидерландами, расцветшая благодаря английским королям и бургундским герцогам, послужила поводом создания великолепных суконных палат и мэрий Фландрии и – пусть и несколько менее впечатляющих – рынков Англии. И все же до совершенства архитектуру коммерческих рядов довела родина современной плутократии Италия.

Венеция – невеста моря, город, сворачивающий с пути крестоносцев и поставивший на колени всех христианских монархов; в его Дворце дожей и палаццо богатых купцов нашел отражение новый вид величественной архитектурной красоты. В отличие от неотесанных баронов Севера, городские магнаты Венеции и Генуи не нуждались в уединении и обороне, а жили бок о бок и создавали города, поражающие каждого не шибко дотошного путника великолепием и парадной эстетикой. Скрывать нищету в Венеции удавалось вообще без труда: трущобы ютились в глухих переулках, недоступных взорам проплывающих на гондолах зевак. То было время полного и безвозвратно ушедшего владычества плутократии.

Церковь в Средние века возводила не только соборы, но и сооружения, имеющие непосредственное отношение к современной жизни: аббатства, монастыри и колледжи. Основой им служила определенная форма коммунизма, рассчитанная на мирную социальную жизнь. В этих зданиях все личное сводилось к спартанскому минимуму, а все общее строилось с размахом и роскошью. Смиренному монаху полагалась жесткая голая келья, зато о величии ордена заявляли огромные шикарные залы, часовни и трапезные. В Англии монастыри и аббатства дошли до нас в основном в виде руин, которые радуют лишь туристов, а вот колледжи в Оксфорде и Кембридже до сих пор являются важной частью жизни нации, оставаясь при этом памятниками красоты средневекового общинного порядка.

С распространением Ренессанса на север неотесанные бароны Франции и Англии задались целью навести у себя лоск по типу итальянских богачей. Пока Медичи выдавали своих дочерей за королей, поэты, художники и архитекторы к северу от Альп перенимали флорентийские модели, и знать поменяла за́мки на загородные виллы, которые своей незащищенностью от нападений ознаменовали новые безопасные времена для придворной просвещенной знати. Однако Великая французская революция положила той безопасности конец, и традиционные архитектурные стили утратили свою жизнеспособность. Они остались лишь там, где сохранились старые формы правления, как в наполеоновских достройках к Лувру, вот только их напыщенная безвкусица вопиет о комплексах императора. Он словно задался целью опровергнуть излюбленное причитание своей матери «Pourvou que cela doure»[6].

В девятнадцатом столетии преобладают две архитектурные формы, обязанные своим появлением автоматизации производства и демократическому индивидуализму: заводские трубы, с одной стороны, и ряды малюсеньких домишек для семей рабочих, с другой. В то время как заводы представляют собой организацию экономики, возникшую в результате индустриализации, домишки свидетельствуют о социальной разобщенности – идеале общества индивидуалистов. Там, где высокая цена на землю располагает к строительству больших зданий, в них также налицо чисто архитектурная, а не социальная общность: это офисные блоки, многоквартирные дома или гостиницы, обитатели которых не принадлежат к единому сообществу, как монахи в монастыре, а всеми силами стремятся к тому, чтобы как можно меньше замечать существование соседей.

По всей Англии, где только позволяет цена на землю, утверждается принцип отдельного дома для каждой семьи. Бесконечные ряды таких домов тянутся вдоль железных дорог на подъездах к Лондону или любому другому североевропейскому городу. Каждый домик – центр жизни отдельно взятого человека, а социальное общение имеет место лишь в конторе, на фабрике или в шахте, в зависимости от региона. Социальная жизнь вне семьи (по крайней мере в ее архитектурном выражении) сводится исключительно к экономической деятельности, а потребности в общении, не связанном с экономикой, люди должны удовлетворять в семье либо подавлять. Если судить о представлениях об идеальном обществе по эстетическим качествам архитектуры соответствующей эпохи, последние сто лет можно смело отнести к худшим временам в истории человечества.

Заводы и ряды неказистых домишек воплощают в себе любопытнейшее противоречие современности. Производство все больше рассчитано на массы, а наши интересы во всем, что не касается политики и экономики, становятся все более индивидуалистическими. Это проявляется не только в культуре и искусстве, где самовыражение вылилось в анархические протесты против вообще любых традиций и обычаев, но и (возможно, как реакция на чрезмерную скученность населения) в повседневной жизни простых мужчин и в еще большей степени – женщин.

На фабриках социальная жизнь происходит волей-неволей, о чем свидетельствует возникновение профсоюзов, а дома каждая семья жаждет уединения. «Я сохраняю себя ради себя», – говорят женщины, в то время как их мужей греет мысль о жене, ждущей возвращения хозяина домой. Такое мышление помогает женщинам выдержать, если не предпочесть, жизнь в отдельном домике с собственной кухонькой, каторжной работой по хозяйству и воспитанием детей в одиночку. Их доля тяжела, жизнь монотонна; в собственном доме женщина практически пребывает в заточении, и все же она предпочитает такой образ жизни более общинному, потому что умение справляться с делами самостоятельно тешит ее самолюбие.

Популярность архитектуры такого типа неотделима от положения женщин. Феминизм и право голоса ничуть не изменили участь жен, по крайней мере в среде наемных работников. Жена по-прежнему зависит от заработка мужа и не имеет дохода, несмотря на пожизненный усердный труд. Роль профессиональной домохозяйки предполагает наличие дома, в котором можно хозяйничать. Присущая большинству представителей человеческого рода потребность в самовыражении для женщины не имеет иного выхода, чем посвятить себя дому. Муж, со своей стороны, радостно соглашается с тем, чтобы жена работала на того, в