он никогда не нанимал их официально. Принс просто велел им появиться снова, и они приходили.

Через два дня после того, как я вернулся из Миннеаполиса, Федра Эллис-Ламкинс написала агентам ICM: Принс собирается поехать на гастроли с Piano & A Microphone в Австралию. Если Random House не против, он хочет, чтобы я присоединился к нему на первом этапе, в Мельбурне. С присущей ему скромностью он пообещал газете The Sydney Morning Herald, что шоу будет «похоже на то, как я каждую ночь произвожу на свет новую галактику». Тур начался на следующей неделе. Я собрал чемоданы и сказал своему боссу, что мне нужна неделя отдыха, чтобы засвидетельствовать рождение по крайней мере двух новых галактик.

Я приехал в Мельбурн 16 февраля, в день первого представления Принса в Государственном театре. Кирк, который жил в соседней комнате в Краун Тауэрс, сказал мне, что я могу ожидать звонка от Принса под псевдонимом Питер Брейвстронг – его любимый псевдоним, очевидно, для путешествий инкогнито. Позже, в Пейсли, я увидел, что даже его багаж был помечен «Питер Брейвстронг». Мне понравилось, как явно и почти вызывающе это звучало. Его комическая безвкусица соответствовала некоторым его единомышленникам из прошлого: Джейми Старр, Александр Невермайнд, Джоуи Коко. Можно было представить, как они вместе борются с преступностью в мрачном неоновом городе.

Из моей комнаты открывался царский вид на реку Ярра, украшенную решетчатыми мостами и красными бумажными фонариками в стиле китайского Нового года. Около 12:30 телефон на моем прикроватном столике загорелся именем м-р Питер Брейвстронг.

«Привет, Дэн. Это Принс».

«Привет. Как дела?»

«Бывало и лучше. Только что получил грустные новости». Было понятно. Я спросил, в чем дело.

«Ну… я бы не хотел сейчас с этим разбираться, – сказал он. – Я просто собираюсь подготовиться к сегодняшнему концерту. Завтра увидимся?»

«Конечно. Будет здорово».

Он немного оживился. «Мне нужно тебе многое показать».

«Я с нетерпением жду», – сказал я.

«Ладно, увидимся на шоу сегодня. Пока».

Я погуглил и нашел новостные сводки, сообщающие, что Дениз Мэтьюс, более известная как Вэнити, умерла в возрасте пятидесяти семи лет – в возрасте Принса. В начале восьмидесятых они влюбились друг в друга, и Принс пригласил ее выступать в группу Vanity 6. Она должна была появиться в «Пурпурном дожде», когда их отношения уже закончились.

Смерть Вэнити потрясла Принса, и память о ней на первом концерте Piano & A Microphone в Государственном театре в тот вечер стала еще более значительной. Декорации были в стиле спиритического сеанса, хотя Принс, скорее всего, не одобрил бы такого оккультистского сравнения. Длинные низкие ряды свечей горели на равном расстоянии друг от друга вокруг пианино, свет лился с потолка бархатистым туманом, а фракталы сочились на экране в глубине сцены. Как только он сел за рояль и аплодисменты стихли, он сказал: «Я только что узнал, что тот, кто был нам дорог, умер. Я собираюсь посвятить эту песню ей». Он играл микс Little Red Corvette и Dirty Mind.

Позже, во время The Ladder – песни, которую Принс написал вместе со своим отцом, он на лету сделал поправку к тексту: «У него был человек по имени Вэнити. Он любил ее с неистребимой страстью. Но однажды ее улыбка исчезла».

Концерт был насыщенным. Было в нем что-то такое зимнее или замкнутое, что напоминало мне людей, прижимающихся друг к другу, чтобы согреться от холода. Было очень приятно видеть Принса таким задумчивым, сидящим в полном одиночестве и выясняющим, что же заставляет его сейчас играть свои песни. Что бы ни заставило Принса тогда удалить басовую линию в When Doves Cry, было очевидно, что та же самая сила двигала им во время этих выступлений, демонстрируя его талант к деконструктивизму и позволяя толпе увидеть составляющие части его музыки. Иногда он вскакивал и отходил от рояля, как будто слишком уж благоговел перед ним. Несомненно, здесь была доля театральности, но и правда тоже имела место.

«Играть в одиночку – для меня нечто новое, – сказал он в конце шоу. – Благодарю вас всех за терпение. Я пытаюсь быть сосредоточенным – это немного тяжело для меня сегодня». Он сделал паузу, прежде чем начать следующую песню: The Beautiful Ones. «Она знает эту песню», – сказал он.

НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ

подкрепившись графином кофе и завтраком в номере, который одним махом доставляет дневной запас калорий, я последовал за Кирком в номер Питера Брейвстронга, где Принс спрятался в спальне. Кирк посовещался с ним наедине – на самом деле, я не видел его лицом к лицу в тот день. Вместо этого Кирк указал мне на стол в главной комнате, где я сидел перед линованным блокнотом, в котором было около тридцати страниц, исписанных карандашом беспорядочным почерком, со множеством стираний и переписываний.

«Он сказал, что хочет, чтобы вы прочли это, – сказал Кирк, – а потом он обсудит это с вами». Рядом лежал блокнот с гостиничными бланками, где я мог задать ему свои вопросы. Кирк оставил меня – он заедет через полчаса или около того.

Те немногие, кто видел эти страницы с тех пор, обычно задавали один и тот же вопрос: как я мог их прочесть? Почерк Принса был прекрасен. Его текучесть наводила на мысль, что он изливается из него почти непроизвольно, как и музыка. Но это также граничило с неразборчивостью.

Оказалось, если вы знаете, что Принс сидит в другой комнате всего в нескольких футах от вас (я слышал телевизор и случайные шаги), ожидая вашей обратной связи, заставив вас прилететь на другой конец света только для того, чтобы получить эту обратную связь, вы можете научиться читать его почерк очень быстро. Я обнаружил, что это была практически иллюзия волшебного глаза. Как только вы уставитесь на него, слова объединятся в единое целое перед вами.

Это были хорошие слова: первые главы его мемуаров.

Даже в обычных письмах он использовал аббревиатуры, которые усовершенствовал еще в восьмидесятые годы: для «я», U для «ты», & для «и» и так далее. Я боялся разногласий между автором и издателем по этому поводу – я практически слышал напряженный телефонный звонок, в котором какой-то промышленный воротила пытался убедить Принса, что только истинно преданные фанаты будут страдать, читая сотни страниц, насыщенных его аббревиатурами. Где остановился? Как ни странно, после первой страницы я был в некотором роде увлечен этим. Хотя поначалу язык казался далеким и чужим, вскоре он помог мне понять его.

Я не ожидал, что он вообще что-то напишет, не говоря уже о чем-то настолько уверенном. Страницы были теплыми, веселыми, хорошо подмеченными, красноречивыми. Я был поражен. Учитывая то, каким рассеянным иногда становился его разговор, его голос на этих страницах был удивительно сосредоточенным. Это был Принс-рассказчик, напоминающий свои более повествовательные песни, такие как The Ballad of Dorothy Parker, или Raspberry Beret, или неизданную Coco Boys.